– Мы ее прокляли! – гордо заявила я. – Конкретно ее прокляла Авенга, конечно. Но мы тоже были там и помогали ей всей своей аурой. Мы просто распространяли ненависть.
– Ну, молодцы, – рассмеялась Саша. Как-то истерично, надо признать.
– Она пыталась хорохориться, конечно. Вела себя нагло. Смотрела в глаза, да еще отказалась из клуба уходить.
– А вы ее пытались уволить? – еще сильнее загорелась Караська. – Ну вы вообще лютые!
– Мы такие. Мы за тебя мстили. Никто не имеет права разрушать семью нашей подруги. Но Сухих, к сожалению, слишком наглая особа. Кто ж знал, что она такая. Впрочем, я всегда подозревала. Никогда она мне не нравилась.
– А мне она нравилась, – вдруг заявила Сашка. Я заткнулась и уставилась на нее. Она кивнула и нервно отхлебнула из стаканчика. – Нравилась. Умеет жить.
– Это да. Легко относится ко всему, не задумывается над такими, никому не нужными, вещами, как совесть, честь.
– Так что конкретно она сказала? Про то, что случилось? – поинтересовалась она.
– Конкретно? Слушай, да я и не помню. Несла какой-то бред.
– Какой? – продолжала допытываться Саша.
– Да какая разница?
– Действительно, никакой. Я так понимаю, ничего шокирующего она тебе не сказала, – уточнила она.
Я пожала плечами.
– Вроде нет. Шокирующего? Что может быть еще шокирующего. Как, кстати, у тебя-то? Стас не появлялся? Я тебе сказала, что он сделал? – я откусила кусочек пирожного, лежащего в плетеной корзинке на столе. Пирожное оказалось не совсем свежим, черствым и твердым, и я увязла в нем зубами.
– Ты имеешь в виду, что он подрался? Ты это серьезно? Что там случилось? Я не поняла, кто кого побил?
– Он побил Ольховского.
– Кто – он?
– Ты тупая? Твой Стас сломал Ване Ольховскому руку. – Я говорила медленно и к концу фразы невольно повысила тембр усилила звук для достижения драматического эффекта. Ну согласитесь, момент уместный. Руку сломали! Часто ли такое случается с мужьями подруг? Но, видимо, я перебрала. Сашка побледнела и безмолвно хлопала губами. Потом с усилием откашлялась и прошептала:
– Прямо сломал? На самом деле сломал?
– Ну, гипс, во всяком случае, Ваньке наложили. Лежит и стонет, а на лице синяк. Представляешь. Ни в чем не повинный человек, а этот козел на нем срывается. Эй, Сашка, ты чего? – я в изумлении смотрела, как она уронила лицо в ладони и затряслась в рыданиях. Снова. – Ты успокойся, он в порядке. Хотя Марлена, конечно, рвет и мечет. Хочет бежать в милицию. Но Ванька не дает, не хочет выносить сор из избы.
– Конечно! – вдруг неожиданно громко и как-то зло прокричала Сашка. – Конечно, он не хочет выносить сор из избы. Тем более из такой избы, как у него!
– Ты чего, а? – окончательно опешила я. Карасиково лицо искажалось самыми невероятными эмоциями, я не видела ее такой никогда. Ее губы скривились, глаза вращались – она то смотрела на меня, то отворачивалась к окну, то просто дико озиралась.
– Достали они меня. Особенно эта Марлена. Все ее жалеют. Все боятся задеть ее чувства, чтобы она могла продолжать жить счастливо – крахмалить скатерти, пить кофе из белоснежных чашек. Но ведь никто не задумывается почему? Почему всем так важно, чтобы Марлена жила спокойно!
– Господи, а тебе-то Марлена что сделала? – я выпучила на нее глаза. В ее злом лице было столько ненависти, столько злобы. И вся она – ни к кому-то там, а именно к Марлене Ольховской. Которая, насколько мне известно, и я бы под этим подписалась, ничего плохого никому не сделала.
– Ничего! – гаркнула Саша. Потом села и уставилась в окно. – Ничего она мне не сделала.
– Но я же вижу. Ты не хочешь говорить? Она что-то тебе сказала? Я уверена, она не хотела тебя обидеть.
– Не хотела. И ничего она мне не сделала, – бормотала она. – Ты не понимаешь. Если я скажу тебе, ты будешь меня презирать.
– Презирать? – совершенно искренне удивилась я. – За что?
– Я ей завидую. Да, я могу сказать это совершенно определенно. Я ей завидую. Самой черной завистью. Самой черной!
– Почему ты так считаешь? – я принялась успокаивать ее. – Знаешь, я тоже, бывает, смотрю на Марленину жизнь и понимаю, что все бы отдала, чтобы оказаться на ее месте. Это же нормально. Сашка, оглядись. Вот то, в чем живем мы с тобой! – я обвела рукой ее кухню, которая являлась самым лучшим доказательством моей правоты. – Вот наша жизнь. Эти старые кастрюли, с которых уже нельзя отчистить жир так, чтобы они сияли. Это тебе не «Цептер». Сковородки, с которых давно слез весь тефлон. Дети, но никаких нянь. Работа за копейки. Поликлиника, старушки, которые готовы тебя порвать за неправильно выписанные таблетки. Что во всем этом хорошего? Ты можешь завидовать, это нормально. Но ведь это же наша Марлена. Она же на самом деле хорошая.
– Да, хорошая. А я тоже хорошая. И меня тоже можно любить! – возмутилась Карасик.
– Конечно, можно. И Стас – полный дурак, он не понимает, как ему повезло. Ты же красотка. У тебя просто нет денег, чтобы всю эту красоту правильно подать. Ты женственная, ты нежная, у тебя глаза красивые.
– Считаешь? – улыбнулась Саша.
Я действительно так считала. Сашка всегда была милашкой. Такой, которая нравится мужикам. Но ей никогда не хватало денег, чтобы этим пользоваться со стопроцентной эффективностью. Или, может, не хватало терпения. Чего-то не хватало.
– Уверена. А с Марленой надо помириться, – нежно ворковала я. – Она тебя искренне любит. Она хочет тебе только добра, и потом, нехорошо, чтобы из-за каких-то гулящих мужиков распалась наша компания.
– Да не получится у нас помириться, – устало бросила Сашка и вдруг откинулась на сиденье и как-то странно посмотрела мне в глаза. То ли жалобно, то ли, наоборот, вызывающе.
– Почему?
– По кочану. Потому что я переспала с ее мужем.
– Что? – вытаращилась я. Слова, которые она произнесла так вот просто, будто бы они ничего не значат, с трудом достигли моего сознания, но так и не превратились в смысл. Я смотрела на нее и чувствовала – зависаю.
– Что слышала, моя дорогая. Что, все не так, как ты думала? А я говорила тебе, что ты будешь меня презирать.
– Ничего не понимаю. Как это? Я тебя, наверное, неправильно поняла.
– Все ты поняла правильно. Я, Александра Дробина, переспала с Иваном Ольховским. Уж, кажется, понятнее никак нельзя.
– Карасик! – прошептала я, внезапно почувствовав холодок, пробежавший по спине.
– Вот тебе и Карасик. Кажется, из Карасика скоро будет уха. Ну, давай, вставай, кидай в меня камни, предавай меня анафеме, зови девчонок. Я устала и не хочу больше молчать, не хочу участвовать в этом цирке.
– Но как это случилось? – спросила я. Мне все еще хотелось найти какой-то логический ответ на всю эту дикость, какое-то нормальное объяснение. – Ты что, выпила лишнего?
