– Он, к сожалению, сразу же погиб. Сочувствую.
У Никиты сжалось сердце. Но, находясь в этом возбужденном, приподнятом настроении, он не мог долго печалиться, не в состоянии был понять и прочувствовать это известие. Потом… «Потом придет осознание, наверное», – догадался пилот.
– А… А что теперь будет? – растерянно, взволнованно пробормотал Никита.
– Ничего не будет. Я думаю, не найдут того, кто под колеса вам бросился. Сами знаете, какая у нас публика… Даже если найдут – ну что, за глупость только казнить того дурачка!
– Ну да… Сделанного не вернешь… – пробормотал Никита. – Господи, Леха!
– Ничего-ничего, о себе сейчас надо думать. Через недельку, когда совсем окрепнете, отправим вас в районный центр, там медицинская база лучше…
– Да, да, хорошо! – послушно согласился Никита. – А вот скажите еще…
– Потом поговорим. А сейчас спите. Уж больно вы расторможены… Дина, сделай ему укол!
Пришла та медсестра. Никита хотел с ней поговорить, но не получилось – сам не заметил, как уснул после укола.
Утром следующего дня открыл глаза и опять увидел ее. Дину. Он теперь знал ее имя.
– Доброе утро! – радостно произнес он.
– Как вы? – она тут же бросилась к Никите. И так приятно было видеть рядом ее участливое лицо…
– Хорошо. Очень хорошо, – он поднял руку, ощупал повязку у себя на голове.
– Не трогайте! – испугалась женщина.
– Не буду, – послушно произнес он, опустил руку.
Медсестра помогла ему умыться, покормила с ложечки жиденькой кашей. Она делала все старательно, без всякой брезгливости и даже как будто с удовольствием… Ей была в радость – нет, не работа ее, а то, что Никита пришел в себя.
– Спасибо… Вы такая добрая! – потрясенно произнес он потом. – А это что у меня на щеках?
– Слезы. Это нервы. Это нормально. Кажется, от того, что нервная система ослаблена, – она вытерла его щеки салфеткой.
– Вообще я не плачу! – засмеялся Никита. – Никогда. А сейчас как дурак…
– Ну что вы такое говорите, не надо!
– Нет. Я правда чувствую себя ребенком… А вы почему плакали тогда? – с любопытством спросил он.
– Когда?
– Вчера. Я открыл глаза, а вы стоите у окна и плачете.
– Ерунда. Я и забыла, – смутилась Дина.
– Вы и сейчас как будто грустная. Грустная и добрая. Я очень хочу вам помочь. Расскажите о себе!
– Зачем? Нет, пожалуйста, не надо… – она даже покраснела, и этот румянец на ее щеках вызвал у Никиты восторг. «Я действительно как ребенок: что на уме, то и на языке! Смутил бедную девушку!»
– Простите. Вы Дина, да?
– Так меня зовут. А вы Никита, я знаю. Я вас уже целых три недели знаю, но познакомились мы только сегодня. Вы спите, отдыхайте. Не надо много говорить.
– Я не могу не говорить. Я столько молчал, оказывается… Я хочу говорить. Хочу слушать, видеть, нюхать, чувствовать… – Он с шумом вдохнул в себя воздух. – Вот, вроде кашей пригоревшей пахнет, да? Это так здорово, оказывается! Что это за место?
– Это больница. Это больница в городе под названием Серхет.
– А, ну да… Вы давно здесь работаете? – не унимался он.
– Несколько лет.
– И всю жизнь здесь живете?
– Нет. У меня муж пограничник, мы с ним по гарнизонам ездим…
– Понятно. А дети есть?
– Детей нет. Была дочка, но она умерла.
– О господи, я вас расстроил! – перепугался Никита.
– Нет-нет, это было много лет назад, я уже успокоилась.
– О, после такого уже никогда не успокоишься! – бурно возразил он. – Но ведь еще дети будут? Должны быть?
– Да. Я надеюсь, – прошептала она.
Не надо было с ней говорить об этом, но Никита в этом своем состоянии не мог с собой справиться. Он сейчас все остро ощущал, понимал, был необыкновенно чуток – словно все его чувства работали на пределе. И от окружающих людей он ждал предельной искренности.
– Это прекрасно. Это прекрасно! Всегда надо надеяться! – с воодушевлением произнес он. – А со мной происходили странные вещи…
– Послушайте, но так нельзя! – рассердилась Дина. – Вы должны лежать тихо, не разговаривать… А болтаете, как заведенный! Я Фиделю Рауфовичу пожалуюсь…
– Это тот доктор, который мне операцию делал? Кажется, он необыкновенный, удивительный человек! Мне вообще везет на людей… Я везунчик.
Никита вспомнил о погибшем штурмане и вздохнул.
– Дина…
– Да?
– Хотите, я вам скажу, почему не погиб?
– Почему? – с интересом отозвалась она.
– А потому что на мне был этот талисман, – Раевский поднял ладонь вверх. – Видите? Кольцо. Я купил его в Париже, лет десять назад, когда еще только начинал… когда еще только собирался стать гонщиком… Купил на блошином рынке. Его продавала одна старуха, кажется, цыганка. Она мне сказала, что это кольцо принесет мне удачу и спасет от смерти.
Медсестра подошла, взяла его руку, долго смотрела на кольцо. Она казалась совсем простой – эта девушка. Вернее, молодая женщина. В ней не было ни кокетства, ни какого-то подтекста. Она не притворялась и не играла, как играют бессознательно почти все молодые женщины, стоит им заговорить с мужчиной.
– А ведь совсем обычное колечко, стальное! – с удивлением произнесла она.
– Стальное, да. И оно меня защитило!
– О да… – произнесла медсестра с каким-то странным выражением, словно не совсем доверяла его словам.
– Вы сомневаетесь? А ведь так и есть! Во сколько передряг я попадал и спасался… И сейчас тоже!
– Не волнуйтесь, – улыбнулась она. – Я вам верю, верю. А сейчас отдыхайте.
– Дина, вы завтра придете? – строго спросил Никита.
– Да. Куда я денусь? – пожала она плечами.
– Приходите. Вы хорошая. Я болтаю сейчас всякую ерунду, я знаю… Но я хочу вам сказать, что вы очень хорошая. Вы добрая и милая. Спасибо вам, Дина.
Она опять улыбнулась. Но Никита перехватил ее руку и притянул к себе. И поцеловал ее ладонь.
– Вы обязательно будете счастливы, Дина, – произнес он очень серьезным, очень важным голосом. – У вас будет все, чего вы хотите!
* * *
Дина за годы своей работы медсестрой, конечно, навидалась всякого. И еще она очень хорошо знала это состояние нервного возбуждения, в которое впадали иногда пациенты, благополучно прошедшие болезни, тяжелые операции, перенесшие травмы…
Это нормально.
Они все плачут, стараются выговориться, благодарят. Мужчины целуют руки, пытаются назначить свидание, шутят. Они желают всех благ, они обнимают сердечно на прощание, после выписки, они забегают потом еще раз – с подарками… И вот тогда уже видно – стесняются того, как вели себя недавно. Потому что уж слишком открыли душу, были такими беззащитными в своей немощи…
