– Позвала бы меня.
– Вот еще!
– Я серьезно. Давай пойдем сейчас и купим сразу надолго.
– Надолго негде хранить, – ответила Шурка.
Она не ждала сегодня никого, поэтому топталась у дверей, представляя, как там у нее в квартире. Мать на воскресенье уехала к отцу. После материных сборов дома у них всегда бедлам. Ну, что ж… Я тебя не звала… Пришел? Заходи… Не обессудь. Она даже свет зажгла, хотя не было в этом особой необходимости, чтоб он видел, до какой степени его не ждали.
Он видел. Видел ее неуверенность на пороге, а потом этот решительный щелчок выключателем. Смотри, мол!
– Шур! – сказал он. – Ты не злись, что я пришел. Но я очень захотел тебя увидеть.
– Зачем? – спросила Шурка прямо.
Она высыпала картошку в ящик, подняла пыль со дна, но эта пыль была ей кстати, как и непорядок в комнате, и грязные руки, которые она не торопилась мыть, а стояла, растопырив пальцы, – чумичка, а не девочка.
Саша сделал несусветное. Он взял грязную влажную ладонь Шурки и поцеловал ее.
Ей бы захохотать над таким кретинизмом, а она заплакала. Все в ней смешалось – слезы, пыль, и вчерашняя любовь к физику, и мысли о Мишке, и непонимание всей существующей жизни.
И это непонимание было главным. Как будто она решала трудную задачку, шла в решении верным путем, а попала в тупик, где ее решение никуда не годилось, а значит, надо было идти назад – через собственное неверное решение, через все скобки, запятые и двоеточия. И тогда она разозлилась на Сашу, из-за которого все началось. Он ей поцеловал грязную руку – боже ты мой, какая небрезгливость! А я тебя об этом просила?
– Не плачь, – сказал он ей. – И не сердись.
– Я? Плачу? – закричала Шурка. – Ты случайно не пьяный?
– Не пьяный, – засмеялся Саша. – Просто… Мне кажется, я тебя люблю. Нет, вру… Мне это не кажется… Я тебя люблю… А ты меня нет, так ведь?
– Конечно, нет! – закричала Шурка, криком скрывая растерянность и смущение. – Я за картошкой стояла в очереди… Врала по твоему закону… Самой противно. А сейчас мне все убирать надо… Мать уехала, набросала… – И Шурка пошла по квартире, собирая грязными руками вещи.
– Что я должен сделать, чтобы ты мне сказала «да»? – спросил Саша.
– Ты уходи, – ответила Шурка. Какое-то «да» ему надо…
Звонок зазвенел так, будто тот, что за дверью, хотел не просто сообщить о своем приходе, а требовал принятия каких-то срочных мер. Шурка распахнула дверь. Ира даже не посмотрела на нее. Она как-то сразу, точно ухватила взглядом Сашу и теперь, не выпуская, хотела понять, что было за секунду, минуту, час до ее прихода в этой неприбранной квартире? Почему у Шурки такие грязные руки? Почему Саша такой бледный, будто только что сделал что-то страшное?..
– Привет! – сказала Ира. – А я шла мимо, дай, думаю, зайду. А ты каким тут ветром? – спросила она Сашу.
– По дороге встретились, – буркнула Шурка. – Он мне картошку донес.
– Я пойду, —сказал Саша. – Мой вопрос остается в силе.
И он пошел к двери. Было невероятно важно узнать, какой он имел в виду вопрос. Но для этого Ире надо было остаться и выпытать это у Шурки. Не менее важно было уйти с Сашей вместе, но тогда надо уходить с ним сразу, пренебрегая тем, что Шурке станет ясно, зачем она пришла и почему так сразу ушла.
Саша взялся за ручку двери, а в воздухе снова повис звонок, на этот раз просительный и извиняющийся, и, восторженно поблескивая европейскими очками, вошел Мишка.
Он с утра ждал Иру у ее дома, рассчитывал на ту призрачную возможность, что в доме кончится соль или хлеб и тогда Иру пошлют в магазин, а он окажется как бы случайно рядом, и пойдет с ней будто просто так, а на самом деле потому, что ему вообще нечего делать без нее на этом белом свете. Он не знал, что Ира, утащив телефон в свою комнату, только что позвонила в гостиницу, где жил Саша. Трубку взяла Марта.
– Это ты, Шура? – спросила она, так как никакого другого имени Саша ей в этом городе не называл, а с Шурой даже познакомил и ходил перед ней на руках тогда, на косогоре.
– Простите, его нет дома! – поправилась Марта, но Ира положила трубку раньше, чем услышала слова.
Она схватила плащ и выбежала из дома и бежала так быстро, что Мишка чуть не потерял ее из виду. Мишка бежал за ней и думал, что так бегут на несчастье, а значит, хорошо, что он будет рядом, потому что если надо принять ее беду на себя, он ее примет, и это, может быть, самое большое, чего ему в жизни хочется.
Но прибежали они к Шуркиному дому, и Мишка даже засмеялся: надо же, ему сдуру померещилась беда. Он приготовил шутку: «А я думал, пожар в каком-нибудь роддоме… И рванул за тобой… Не люблю, когда горят, хоть большие, хоть маленькие». Но он ничего не сказал, потому что увидел: беда или что-то еще все-таки случилось. И он смотрел на всех и на каждого, стараясь понять, что.
…Почему у Шурки грязные руки и она отставила их так, будто ненавидит, а ведь это глупо – ненавидеть собственные руки. Глаза же у нее большие и мрачные и смотрят только на него, смотрят гак, словно никого больше нет. Не просто нет тут, в комнате, нет вообще в природе. Можно ли представить себе взгляд, который отрицает существование других людей в природе? Мишке стало неуютно оттого, что ему-то как раз выделено в этом мире место для существования. Но он не хочет быть одним-единственным в Шуркином глазу. Да ведь сам-то он именно так смотрит на Иру!
И получалось, что хорошее и естественное в одном случае было в другом для него же неприемлемо. И он растерялся от такой двойственности потому что цельность считал доблестью…
Почему у Иры глаза похожи на пластмассовые вишни с маминой брошки? А почему так печален Саша?
Миша подолгу лежал в больницах, где лечились слепые и плохо видящие. Он был среди них легким больным и привык приходить на помощь в самых элементарных вопросах – провести, подать, направить, протянуть. И сейчас в нем возникло ощущение больницы, требование подставить плечо, но он не знал, кому из них сейчас это больше всего требовалось.
…Ира бежала, как на пожар.
…Он бежал за нею.
…Эти двое тут были раньше.
…У Шурки руки неизвестно в чем.
– Случилось что-то? – спросил он тихо и почему-то виновато.
– Не волнуйся, – ответила Шурка. – Ничего не случилось. Просто все пришли без приглашения, а я разозлилась, у меня уборка. И я их гоню, – она показала на Сашу и Иру, – а ты, пожалуйста, останься, помоги, видишь, что у меня случилось…
Она взялась за пальто, висевшее на вешалке, и резко потянула его вниз. Шурка давно знала, что вешалка висит едва-едва, что гвоздь болтается в стене, они с мамой укрепляют его – смешно сказать! – пластилином с клеем. Так что стоило взяться за пальто – и вешалка рухнула. Шурка попросила Мишку:
– Почини как надо, ладно?
