У Розы очень кудрявые волосы. Подружки много раз пытались их выровнять. Мочили ей голову дождевой водой и старательно растягивали локоны. Она терпеливо это сносила, потому что мечтала о прямых, как палка, как у Нины, волосах, которые можно заплести в косички. Она так хотела иметь косу, чтобы вплетать в нее вишневую ленту. Но волосы у нее заворачивались непокорными спиральками, а от усилий их выровнять делались даже тверже и круче.
Она смотрит на них оттуда. Из толпы. Они еще не понимают, что слово «никогда» разделило их больше, чем собаки и автоматы.
А она все оглядывается, оглядывается…
– До сих пор помню, – тихо сказал Славик. – Для меня смерть – это вот как они тогда уходили. Понимаешь? Не в гробу, не в могиле… А то, как они шли, а Розка оглядывалась… Я все думаю: о чем она тогда думала?
– Ой, Славик! Не надо! – закричала Нина. – Не вспоминай! – Дело в том, что она уже давно нервничала. Все время вышло, а Женьки не было.
В ту ночь он так и не пришел домой.
Славик сказал тихо: «Пожалуй, я останусь, а?»
Нина стояла у окна, и ее колотило.
Так, прямо из детства, с того вокзала, где он объяснялся ей в любви, он шагнул в самую сердцевину ее жизни. Он увидел то, чего никто никогда не должен видеть.
Надо же! Чтоб именно он – он! – увидел ее горе.
В половине четвертого – в соседней квартире часы как раз отбили половину – Славик сказал:
– Помнишь, я тебе когда-то говорил… Все остается в силе… Я тебе клянусь, что…
Она так и не узнала, в чем он ей хотел поклясться. Она заорала, как истеричка: «Ты думаешь, что говоришь? Ты думаешь?» – упирая на это «ты» недвусмысленно так, что Славик тихо сказал:
– Пошутил, пошутил! Успокойся…
– Но как ты мог такое сказать даже в шутку?
– Черт попутал.
– Типун тебе на язык!
Так они и просидели до утра. Наверное, Нина постарела на глазах, потому что к утру Славик ей показался совсем молодым. Просто мальчишечкой с нежными розовыми ушами. Что у нее могло быть с ним общего?
Утром они позвонили в бюро несчастных случаев. Там Нину высмеяли, подумаешь, мужа ночью не было.
Он объявился по телефону уже у Нины на работе: «Задержался у товарища, знаешь ведь наш транспорт. Глупости! Что со мной могло случиться? Впредь не волнуйся!»
В один из приездов Кира со свойственной ей прямотой сказала:
– Слушай, он ведь тебе изменяет.
– С кем? – с непринужденностью и легкостью сбитого с ног человека спросила Нина.
– Если захочу, то и со мной, – сказала она. – У него мастерство и опыт по этой части. Я это определяю с ходу.
Нина засмеялась и сказала, что мастерство и опыт такие редкие в наше время качества, что, в чем бы они ни проявлялись, она их приветствует.
– Да? – удивилась Кира. – А меня остановили угрызения… Подумала: все-таки подруга.
– Не боись, – успокоила Нина. – Я выше предрассудков.
– Учту! – засмеялась Кира.
Они встречались нежно, как родственники. Или любовники? Кира, строгая к разного рода этикетным мелочам, к Женьке выходила в халате.
– Ты свой, – говорила при этом и терлась о его щеку.
Развод, можно сказать, стоял за дверью, когда Нина узнала, что беременна. Обрадовалась свекровь… Она начала бояться за сына: попивает, таскается незнамо где… Нине сказала: «Буду нянчить, только роди».
Нина рожала у мамы. Она не хотела, чтоб Женька видел, какая она стала уродина. Все у нее было не как у людей. От всего становилось плохо. Еда имела вкус рисового отвара без соли… Все цвета были цвета выгоревшего сатина. Звуки – бесконечно тянущимся «до».
Из зеркала на Нину смотрела пятнистая женщина с расплывшимся носом и расквашенным ртом.
Мама качала головой: «У нас в роду такого ни у кого не было». И смотрела на нее с жалостью.
А Славик ходит к ней, страшной, ходит… Странные отношения. Он говорит ей, что она красива. Что ей к лицу коричневые пятна. Что ее раздутые ноги совершенной формы… Что такой прекрасной она никогда больше не будет…
В конце концов! Если закрыть глаза… Если совсем расслабиться, то можно вообразить, что слова эти говорит Женька. Это он любит и выхаживает Нину. Он!
Она, замерев, слушает, что говорит Славик. Потом он поит ее чем-то пряным, потом ведет ее гулять… И она идет покорная, дышит, как он велит, терпеливо ждет, пока он застегивает на ней старое мамино пальто, а потом становится на колени и надевает на нее валенки.
– Зачем ты позволяешь, – спрашивает мама, – так за собой ухаживать? Это же неприлично.
У Нины нет сил… Ни оправдываться, ни нападать… ни объяснять…
После родов все прошло… Она торопилась вернуться домой, надо же было предъявить Дашку Женьке. Девочка была толстенькая, хорошенькая, розовенькая.
Нина стала узнавать себя в зеркале.
– Ради Бога! – закричала она Славику. – Не подходи к нам близко. Ты неизвестно где таскаешься!
Он смотрел на них с порога.
Как-то незаметно он перестал ходить…
Приехал Женька.
Это был очень счастливый день. Скрипел морозец… Рыжий петух распушивал во дворе перья и смотрел на всех с гордым достоинством.
– Кыш, черт рыжий! – сказала ему мама.
Такси подъехало к самому крыльцу.
Презрительно вильнув задом, петух вышел из-под колес.
… А в это время свекровь нашла обмен. Эту хорошую, с высокими потолками, большой кухней двухкомнатную квартиру, в которой они и сейчас живут. Женька демонстративно не принимал в этом никакого участия.
– Женщины, как хотите, – говорил он, подымая руки.
Дашка его вернула. Он влюбился в нее с первого взгляда. Он ошалел от своего отцовства. Единицей измерения всего стала дочь. Мера всех вещей. Свекровь была счастлива, потому что считала: это ее заслуга.
Нина же занималась взращиванием и воспитанием оптимизма. Это оказалось гораздо сложнее, чем вскармливать в городских условиях экзотическое животное. Оптимизм не жрет ни рыбу, ни мясо, ему нужны тонкие, прозрачные, искренние субстанции, настоянные на чистой вере и чистой крови. И никакой синтетики!
… Все хорошо, хорошо, хорошо!
… Посмотри, как он целует ножки дочери, посмотри, как он весело свистит, стирая ей пеленки.
… Посмотри, какая у тебя квартира.
… Ты выжила, моя дорогая, выжила… А тебе не так уж и пришлось… Вспомни тех, кто старше… Вспомни их разочарование, их потери, их выживание… Вспомни Куню…
Отсчет от Куни был беспроигрышным. Куня была образцом человеческой неудачливости. Когда Нина видела тетку в «стакане» метро, она думала: это место будто создано для таких, как она, несчастливых женщин. Нина даже молилась – дай Бог не быть мне в «стакане», дай мне Бог!
