- А на обложке ананас? - спросила Марина.
Он засмеялся.
- Вообще-то я имел в виду ананас в шампанском, но на обложке тоже годится. Если играть образом этого варяжского гостя, то некая символика образа есть. Ана-нас как они-нас, а мы-их. Сущность взаимодействий. Но во первых строках я настаиваю на ананасе в шампанском.
- Не актуально, - ответила Марина. - Оставляй рукопись. Посмотрю. Позвоню. Напомни свой телефон.
Он кладет ей визитку. Номер тот же, картинка другая. Они на секунду замолкают. Это пришла и села рядом Элизабет.
- Я хотел у тебя спросить, что тебя связывало с Эльжбетой.
- Я лечилась у нее от тебя. Откуда мне было знать, что у нас с ней одна болезнь.
- Боже мой! Девушки! - Он как бы тоже чувствует присутствие Элизабет. - Слишком много чести одному кобелирующему холостяку.
- Да уж это точно, - отвечает Марина. - Говна пирога. - Элизабет хлопает в ладоши, и браслеты ее позванивают.
- Я никого не неволил. Сами пришли, сами все дали. На мне вины нет.
- Что ты ей сказал, когда она позвонила?
- Неужели я это запомнил? Что-то сказал… Прямо скажу - без энтузиазма. Но ничего такого… Я не бью слабых.
Она чувствует: Элизабет уже нет. И это как приказ замолкнуть о ней.
- Тебе стало лучше от лечения? - иронизирует Арсен.
- Хуже не стало, - ответила Марина. И как-то жгуче защемило в сердце. Будто она бросила в Элизабет камень. Но она так и не узнает, какой камень бросил в нее Арсен. Его удара не выдержала преуспевающая, не сдающаяся никакому врагу Элизабет, она же Эльжбета.
- Ладно, иди, - сказала она Арсену. - Прочту твои изыски.
- Как-то очень официально, хотя и панибратски. - Он встал, человек, от которого ее лечила Элизабет, лечила - не вылечила и ушла в окно. А вылечил незваный гость из соседней квартиры. И напрочь стер отпечатки этого, который пришел с ананасом в расчете на шампанское. Она смотрит на Арсена почти удивленно. И из-за него она лезла на стену? Пошляк в противном парфюме от…
- Забери ананас, - говорит она, - я его терпеть не могу. Чуждый моему естеству фрукт. (Равно как и даритель, подумала она, но такое не говорится. Она при исполнении, а Арсен вполне может заложить ее начальству за дерзость.)
Он взял ананас. Он чуть-чуть не в своей тарелке.
- Бог с тобой, золотая рыбка. Я хотел нежного понимания, получил отлуп. Но я уверен, на оценке моего труда твое неприятие ананаса не отразится. Ты ведь до противности порядочная.
«Главное тут слово - до противности», - подумала Марина.
В дверях он отвесил ей поклон, сдобренный кривоватой улыбкой.
Марина отложила рукопись. «Не сегодня и не завтра, - сказала она себе. - Я отложу это на потом. Перебьется - не война».
Почему- то подумалось: вот теперь она окончательно (а разве было не окончательно?) излечилась от Арсена и позвонит Нине Павловне, и спросит небрежно: «Ну, и как там мой вам подселенец?»
* * *
Нина Павловна была возбуждена и сказала, что Леша (вот так!) ушел насчет работы.
В их дворе уже не метут с того времени, как обрушилась старая голубятня и голуби так взметнулись в небо, что только их и видели. Хозяин криком кричал, потом из обломков ладил для них новое жилье, но вернулась только парочка. Эту историю Марина слышала от Нины Павловны уже не первый раз. У нее в своем дворе был свой турман, соблазнительный самоубийца-показушник.
- Если его возьмут в дворники, - продолжала Нина Павловна, - то, может, дадут какую-нибудь крышу, хотя сейчас эти правила могут и не действовать.
Но тогда он поживет у нее. «Леша не выдышивает чужой воздух. Это, между прочим, редкое качество».
Возникло ощущение ненужности. Она ведь отдавала себе отчет, что работа по филологической аспирантуре из Грозного ему не светит по определению. Она планировала, не говоря себе это словами, капельный вход беженца в Москву. По чуть-чуть, незаметно. Но ей голову не могло вспрыгнуть быстрое - в дворники.
- Я скажу, что вы звонили, - сказала Нина Павловна. - По-моему, он хотел вам звонить вчера, но стеснялся.
- Он что, мальчик? - возмутилась Марина.
- Нет, - ответила Нина Павловна, - это несвобода, помноженная на деликатность. Как и у вас, Марина! Вы же мне его, извините, сбросили, но позвонить не посчитали нужным.
- Все сложнее, - ответила Марина. - Тут его у меня разыскивают две женщины, юная и не очень.
- А вы прячетесь? Его прячете? Как вам не стыдно! Я вам дам Плутарха. Прочитайте про достоинство спартанок. Им бы в голову не пришло делить мужчину, как товар, как и мужчинам - делить женщину.
- Да ладно вам, - уже смеется Марина. - А чем же еще интересна половая проблема как не этим. Отнять, захватить, прикарманить.
- Не хочу слушать и слышать, - резко ответила Нина Павловна. - Я скажу Леше, что вы звонили.
Нине Павловне 85 лет. Вдовеет она уже шестьдесят. Ее муж, как она его называет - партизанский, был убит в июне сорок пятого. Его забил насмерть пьяный в поезде. Они оба возвращались домой с победой. Пьющий и непьющий. Никогда о нем. Ни слова. Как его не было. Один раз сказала: «Это была попытка жизни после смерти. Такой нет».
Шестьдесят лет целомудрия - это что? Патология? Норма? Нонсенс?
Однажды за какой-то лишней рюмкой вермута Марина задала этот неправильный вопрос.
Нина Павловна блеснула молодым глазом и сказала:
- Мне не хотелось. Мне не хотелось другого мужчины. Правда, была попытка, где-то в конце сороковых. Да что там юлить? Я помню это отлично, июль сорок восьмого. Море, пансионат и все для греха. Ничего более противного, чем прикосновения этого мужчины, вполне импозантного, между прочим, не знаю. Я ведь уже стала забывать Гришу, прошло семь лет после сорок первого, мое тело гудело и требовало своего, и тут такой пшик. Под этим, извините, любовником Гриша вспомнился так ярко, так остро, но соединиться физике тела и химии воспоминаний не удалось. Они уничтожали друг друга. Мне даже жалко было этого Володю из Челябинска. Он старался, а меня душили и смех, и слезы. С тех пор у меня восстановилась память о Грише, вся, даже та, о которой я не подозревала. И для меня оказалось естественно жить только памятью. У меня были достойные поклонники, но ни один, даже самый лучший, не мог сравниться с тем, кто во мне был жив. Это, Марина, не фигура речи, это во мне до сих пор. Знаете, я наслаждаюсь памятью о нем и насыщаюсь этим сполна. И скажу вам больше: те, кто играют с плотью для разнообразия, обделены. Много не есть хорошо. Истинное наслаждение уникально и единственно. Оно штучно. Конечно, кто поверит старухе, но ведь истинный гурман не променяет изыск на перловую кашу. Вы смотрите на меня с иронией, чтоб не сказать с издевкой. Ваше право. Я же не проповедую правил верности. У каждого свои. Но запомните слова старой дуры: большая любовь приходит на чистое место, не захватанное разными руками. Любовь, Мариночка, брезглива.
