- Нет уж! Иван - Жан, значит, я Жанна.
- Жанна - д’Арк, - ответил Васька. - Других не знаю.
- Ну и дурак. А Агузарова, а Фриске? Их много, Жанн, как и Насть. Может, даже больше. Жанна - это во всем мире, а Настя - только у нас.
Они щебетали о именах, будто матери здесь и не сидело. Они перескакивали на английский язык небрежно, как с ветки на ветку. Маша не заметила, что они обсуждают уже ее имя во всех возможных модификациях.
- Мери лучше, чем Мария, - сказала Настя. - И лучше, чем Марион, и Марьяна. Мери - коротко и забойно.
«Я потом разберусь с ними», - сказала себе Маша. И ушла к себе в комнату. Первое, что она сделала, - ткнула палец в гераневый горшок, коснулась пачки. Она еще не знает, что какое-то время это будет ее главным жестом по приходе домой. Что на работе она будет думать, не подложил ли кто (кто?) просто пустой пакет, и тогда дома она, как та же землеройка, будет отрывать и открывать пакет снова и снова. И ей не придет в голову, что это начало конца всей ее жизни, которая, по сути, так и не начиналась. Осталось только решить вопрос с Васькой. Для начала спросить хотя бы, из какой семьи эта Настя Ивановна. Может, из семьи чмо? И знает ли ее чмо-мать, что дочь уже умеет закидывать ноги на спину мужчине? Но если чмо, то и говорить не о чем. Как-то вяло, боком пришла и села рядом мысль: а пусть Ваську заберут в армию. Она даже приплатит военкому (это ведь уже будет меньше?) за незасыл его в огневые точки. Пусть закинут его на север, пусть на океан, только не туда, где стреляют. Чего она раньше боялась? Еще и дедовщины. Но, оказывается, она не знает своего сына. Может, он сам кого хочешь скрутит, он ведь уже вон как продвинулся по жизни, а она ему все носки стирает и обувь ставит по правилам, а не наискосяк. Позвонить, что ли, отцу сына? Но они с тех пор, как она бросила в него керамическую вазу и расшибла ему голову, не разговаривали. Их развели на раз-два, и хорошо, что он не подал на нее в суд, голову она ему прилично поранила. Сейчас он глава какой-то фармацевтической фирмы. Ваське помогает систематически по минимуму, но без всякого с ним общения.
- На фиг он мне нужен, - говорил Васька, обласканный матерью и бабушкой.
Но тут Маша вдруг заплакала не капелькой-слезинкой, а, что называется, навзрыд, сразу обо всем - о матери, о своей бабьей доле, о сыне, который уже не ее, а девчонки Насти, откуда она взялась на его голову? Она забыла, что не одна дома, и они прибежали оба (значит, она взвыла так взвыла), и Васька, дурака кусок, стал ей говорить, что они с Настей после школы поженятся, пусть она не волнуется. У них это навсегда. И он обнял девчонку, демонстрируя это самое навсегда.
- Ты дурак, - сказала Маша. - У тебя таких… - на этом слове она споткнулась, таким затасканным, замусоленным повторением тысячей матерей оно было, что уже утратило смысл, стало голиком. А голик - это голый веник. Им только снег с валенок в деревне сбивают. Слово растворилось, исчезло, а девчонка несла ей из кухни воду в ковшике, который существовал только для варки яиц. И это сбило Машу с какой-то нарождающейся мысли. И она стала глотать воду. Невкусную, алюминиевую…
- Пойдешь в армию, - сказала она сыну.
- Не пойду, - ответил Васька. - Настя сирота и беременная. Пусть попробуют забрить, я их по судам затаскаю.
Она уже ничего не понимала в жизни. Это ее мальчик говорит про суды? А девочка даже не чмо - сирота убогая. Деньги лежат в герани. Материна квартира свободна. Она, Мария (Мери - коротко и забойно), вышла на неизвестной остановке, ни север, ни юг, и звать ее никак.
- Отец мне поможет откосить. Он обещал. Настя может у нас жить, а то ей у тетки голодно.
Она ничего не слышала, кроме того, что был, оказывается отец. Когда он возник? Как? Почему такие вещи прошли мимо нее?
- Ты согласна? - спрашивает сын.
- Он же знать тебя не знал, - тупо отвечает она.
- Настя полы мыла в его офисе. Там и встретились. Он нормальный, мама.
«Она еще и поломойка, - думает Маша. - Баба Лиза бы спятила». И она подумала, что хорошо, что ее нет, а значит, нет умножения трагедии. Все досталось ей. Целиком.
- А в школу ты ходишь? - спрашивает она, глядя не на девочку, а в окно, эти проклятые стекла пора мыть. Если она поломойка, пусть помоет и окна.
- Я кончила школу в прошлом году. Хотела поступить в медицинский, но родители попали в аварию. У меня братик во втором классе. Нас взяла тетка, но учить не захотела. Я пошла к Петру Семеновичу (Боже мой, это Петька). Он мне очень помог. А потом выяснилось, что он ваш бывший муж.
- Ты забыла, мама. Мы с Настей уже дружим два года. Сколько раз ты мне говорила: «Тебе звонила Настя». Забыла?…
Почему она должна это помнить? Звонили и Лены, и Оли, и Ксюши. Это что, повод запоминать?
Сбылся страшный школьный сон. Ее вызывают к доске и спрашивают о битве под Полтавой (всегда почему-то именно о ней), а она не может вспомнить, что такое Полтава. Влтаву знает, Полпота почему-то тоже - тиран, а Полтава рассыпается на буквы. Не помнит ни-че-го. И просыпается в ужасе, и хочет уснуть снова, чтобы ответить на вопрос: оказывается, вне сна она знает ответ даже очень хорошо.
- Окна помоешь? - спрашивает не она, а какая-то совсем другая, не чужая, а чуждая ей женщина с другим, подловатым голосом.
- Конечно, - отвечает Настя.
- Нет, - говорит сын, - окна я ей мыть не разрешаю. У нее может закружиться голова. Я сам помою.
- А ты знаешь как?
- Познаю! Познаю! - смеется сын. Это его детское слово. Когда он, маленький, спрашивал ее, а она отвечала «не знаю», он требовал: «А ты познай, познай!».
Как давно это было, как бесславно прошло. Что он еще говорил про девчонку?… У нее маленький брат, ей голодно у тетки и она… Ну да! Это же главное. Она беременна! Внутри этого детского тела уже живет ее внук или внучка. Этот непрошенный родственник ей кружит голову, а сына наполняет неведомой силой борьбы: затаскаю по судам. Чужой, неведомый мир. Ее в нем нет. Она зависла над пропастью, зацепившись руками… за что? За что она может зацепиться руками? Если не за кого, то и не за что, отвечает себе же. Это же чижу ясно. Или ежу? Но почему, черт возьми, ежу ясно, а ей нет? Опять эти легкие, невесомые мысли о матери. Она понимает ее состояние ухода навсегда. Вот и у нее балкон - протяни руку. Но эти двое рядом. Жанна не д’Арк, сын не солдат. Они смотрят на нее. Девчонка допивает воду из ковшика и трется мокрыми губами о плечо Васьки. Васька разглядывает окно, на котором следы дождя и грязи.
Она говорит неожиданно для себя самой:
- Конечно, пусть живет у нас. У нас не голодно. Но там ведь есть брат, мальчик?
- Тетя его обожает, - торопливо говорит Настя. - Она меня не терпит.
- Есть за что? - спрашивает Маша.
- Она боится. У нее муж кобель. При каждом случае лапает.
Это уже кое-что. Но она должна теперь знать точно, чей ребенок.
