Маша аж закатывается:
- Это как понимать - хорошо?
- Хорошо! - гордо говорит бабка. - Дом - свой. Огород - свой. По соседям не бегали. Терпеть этого сроду не могла. И поесть, и обуться-одеться…
- Нищие же! - криком кричит Маша. - Вы посмотрите, посмотрите вокруг!
Она зло тычет пальцем в железную кровать с шишками, в комод без ручек, который достался бабке от ее бабки. Господи, сколь ж ему лет? В закопченные чугунки, зеленые кастрюли, в ковер с лебедями, облупившийся за годы послевоенных пятилеток. Сколько раз подвороченный по краям, чтоб спрятать дырки от гвоздей. Ну все рухлядь, все! Просто ничего человеческого, ничего, чтоб не стыдно.
- Ишь какая! - кричит бабка. - Плохо ей! А рожать - так сюда… Что ж тебя в другое, богатое, место
не позвали?
- А у вас тут только рожать да помирать, - засмеялась Маша.
- Да ты что! - всполошилась бабка. - Такое рядом ставишь?
- Именно! - кричала весело Маша. - Именно! Рожать да помирать. А чтоб жить, от вас бечь надо, как от чумы и холеры.
Ближе к зиме, когда бабка уже примерялась к валенкам, мать прислала письмо. «Нюська не здоровается и позорит тебя налево и направо, - писала она. - Боюсь, что ничего у тебя не выйдет».
В письмо было вложено и письмо от Витьки. «Согласия на ребенка пока не даю. - «Пока» было подчеркнуто красным, - По анализу крови теперь все можно проверить, так что дураков нету…»
Маша ни капельки не расстроилась. Никуда Витька не денется, думала она. Она вырвала пожелтевший листок из тетради, куда бабка переписывала дни религиозных праздников по новому стилю, и написала Витьке коротко и ясно.
«Ты, Витька, дурак! Даже жаль становится, что ты отец моего ребенка. Не повезло ему… А анализы, пожалуйста… Шли по почте».
Написала и долго-долго смеялась, гуляя по первому снегу.
Однажды на газике подскочила мать. На Машу почти не смотрела, а когда смотрела, глаза ее становились тусклыми, как в пленке. Маша удивилась: чего это она спохватилась т а к на меня смотреть? Вот идиотка, все у нее не как у людей. Между прочим, если уж совсем по-честному, могла и аборт организовать. Маша, конечно, против, но ведь мать и не предлагала, а Маша тогда целую речь приготовила на тот случай, если мать предложит аборт. Она бы ей тогда сказала: «Роды - это здоровое мероприятие. Это организму на пользу, а аборт - это как взрыв, столько всего может порушить, что потом всю жизнь чинить себя будешь. А я у себя одна».
Последние слова она не сама придумала. Слышала в поезде от одной тетки, молодой и красивой. Она тогда в поезде тетку эту всю осмотрела: и какие на ней колготы, и какая комбинация, и какие сережки. И как она на ночь волосы расчесывает, и как пальчиками крем в кожу вколачивает. Так вот эта тетка, мать-одиночка, между прочим, сказала ей эти замечательные слова: «Я у себя одна». Даже не надо было объяснять, так это пронзило Машу. Правда, Маша все-таки влезла с вопросом о ребенке, на что умная женщина ей объяснила:
- Каждая женщина должна родить для своего здоровья, иначе в ней застоится дурная кровь. Куда она потом денется, никто не знает. Может превратиться в рак. Поэтому нужно жить в соответствии с природой. У меня славненький сыночек, такая радость, такая любовь… И организм вполне здоровый. Смотри!
Тетка тогда спустила трусики и показала свой загар. Маша единственный раз в жизни испытала восторг от чужого ухоженного тела. Это ж надо, какой у нее красивый живот. А полосочка от загара куда ниже пупка, едва-едва над волосиками. Дает тетка! Ведь ей наверняка за тридцать, а такая ладная, такая ухоженная - укусить хочется! Вот как надо жить!
Мать сказала:
- Рожать будешь в «Рассвете коммунизма». Я там договорилась, у них акушерка опытная. А насчет машины отвезти я договорилась с бригадиром. Подкинет…
- Черта с два! - сказала бабка. - Это он тебе обещает. Он зимой машину, считай, не выводит… Бережет… Я с цыганом договорюсь. У него конь хороший… Ты только деньги оставь.
- Сколько? - спросила мать.
- Ну, десять, - неуверенно ответила бабка.
Мать заверещала: «На такси и то будет меньше! Это ж откуда у меня такие деньги, чтоб за какую-то грязную лошадь десятку!»
Оставила пять рублей.
Маша тогда же сама сходила к бригадиру. Тот долго прицокивал языком, оглядывая Машу.
- Ну, ты какая стала! Ну, какая!
Маша дала себя и похвалить, и слегка потрогать, для главной цели - не жалко. Даже интересно посмотреть, что с мужиком в этом случае делается и как им легко становится управлять.
- Отвезу! Отвезу! - горячо обещал бригадир, тиская Машину грудь. - Как же не помочь, как же?
Посмотрела Маша на всякий случай и цыганского коня. Ничего конек, славный, гладкий. Цыган, правда, никакой.
- Сколько возьмешь, цыган, до «Рассвета коммунизма?» - спросила Маша напрямик.
- Сколько! Сколько! - ответил цыган. - Мы не такси. Мы живые. Мы посмотрим…
Но все случилось иначе. До того, как ей родить, едва присев на ведро… До того, утром, она слышала разговор деда и бабки. Считалось, что они говорят тихо, на самом же деле… бу-бу-бу, бу-бу-бу - все слышно.
- Раньше, понеси девка без мужа, позора бы, позора не обобраться, - говорила бабка за утренним борщом, - а сейчас - плюнь в глаза - божья роса…
- Как без мужа? - не понял дед. - Он же на фронте с афганцами?
- Ты что? - смеялась бабка. - Совсем дурной или прикидываешься? Это они крайнего нашли, а кто там отец на самом деле - дело темное… Я так это понимаю…
- Не могет этого быть, - возмутился дед. - Мать бы не допустила. Она ж партейная.
- Господи, делов! - хлебала бабка. - Да у них, партейных, у первых такое и случается. Кто у нас самый гулевой? Секретарь комсомола… У них так заведено… И Мария такая… На мужиков зыркает с пониманием… Ты, олух царя небесного, ничего не видишь… Я так думаю, померло бы дите - хорошо было бы…
- Тьфу на тебя, старая! - возмутился дед.
- И думать нечего - хорошо…
Удивилась Маша бабкиному уму, кто бы мог подумать? Деревня деревней, а на три метра под землей видит. Наверное, Маша в нее. Мать - нет. У матери ума мало. Иначе жила бы лучше. Правда, жизнь бабки вроде как тоже опровергала наличие ума. Жила хуже некуда, но Маша объяснила так: раньше как жить, понятия не было. Не помер с голоду - и слава Богу. Отсчет шел отсюда, а живи бабка молодой сейчас - ух! Добилась бы, думала Маша, своей цели.
А на другой день это случилось. Маша и ахнуть не успела - родила. Бабка едва успела подхватить. Был такой момент, когда Маша подумала: сейчас бабка ее освободит. Был такой момент, когда бабка, перерезывая пуповину подумала: ишь, какая здоровенькая правнучка, а зря… Но это так, поверхностные мысли, потому что основные были и не мысли вовсе, а поступки - обтереть, завернуть дитя, принять послед у Маши, дать ей попить, переложить в чистое, - короче, дела все мелкие, но все об жизни, об том, чтоб сохранить.
