– Полагаю… Я видела, как Тася озиралась вокруг, идя ему навстречу. Меня она видела, но демонстративно в расчет не брала. Более того, однажды она взяла своего Микулу под ручку в тот самый момент, когда я в окно не просто на нее пялилась, а даже делала ей ручкой. Но не может быть тайны на железнодорожной ветке в двадцать километров! Все тут, Юрай, не так… Но это не наше дело. Микула ведь торчал на платформе открыто, на виду всего поезда. И уходили они открыто… К нам же приходила вся такая затюканная медсестра, рядом с которой не то что сильного, а никакого мужика не вообразишь…
– На поминках славили ее одиночество… И жизнь, отданную дочери… И топтали Красицкого.
– Вот я тебе и говорю: бежать отсюда надо. Тут дьявольщина. Живых как бы и нет. А мертвые живее всех живых и тянут за собой. Я боюсь этого места, боюсь!
На следующий день Юрай сошел с электрички в Тарасовке. «Все правильно, – сказал он себе. – Меня сюда могла привести только нечистая сила».
Куда идти дальше, было совершенно не ясно. Но поковылял куда глаза глядят, мысленно представив себе глаза Нелки, следящие за парой с платформы. Он походил по улицам поселка, заглянул в магазин, это было бездарное, глупое занятие… изначально лишенное смысла, потому что Юрай не знал ни кого он ищет, ни где этого никого искать. Не шли ему навстречу мужчины ни в образе Микулы Селяниновича, ни в образе Муромца и Добрыни, мельтешил народ из придурковатых Алешей Поповичей, к честной жизни негожих, все больше по хитрости, обману и лукавству, а то и подлости. Ну, в общем, мифологический экскурс ничего путного не дал, пришлось возвращаться ни с чем. На платформе, где жила Тася, поезд не останавливался, мелькнул барак, двор и женщина, которая палкой выбивала половик. Она могла быть Лилей, а могла ею и не быть. Вообще лучше, чтоб ее не было, чтоб никогда не встретился ему Микула… Может, все-таки уехать, потому что ему, не очень бойкому и здоровому, не по силам раскусить этот орешек, где шесть смертей (как и было предсказано деревенской бабкой) все-таки случились.
Юрай вспомнил перстень на пальце Лилии, из оправы которого норовил вырваться изумруд. Он был единственно подлинным в этой запутанной истории, где бок о бок соседствовали обыкновенное воровство, погоня за наследством и бабки-ведуньи, убийства и поджоги, преступление, расцениваемое, как за доблесть, и летающий по комнате старенький доллар. И все неподлинно, все не стопроцентно, все может быть – да, а может – и нет. А изумруд был что надо, и он томился не в той оправе, не в той компании и не на том пальце.
«У нас все так, – думал Юрай. – Прижимаемся с любопытной слюной к замочной скважине, а эти двое, как говорит Нелка, ходят себе спокойненько по улице. Ну любовники, ну делов, но ведь даже не пришел на похороны… Или его уже тоже нет?.. Может, он седьмой в кровавом Тасином счете?»
Подходя к даче, Юрай увидел, что вокруг нее ходит человек. Одного взгляда было достаточно, чтобы сообразить, пока он искал Микулу там, Микула ходил здесь, возле его дома. Юрай почувствовал полную беспомощность слабого, нездорового тела перед сильным и мощным.
– Что вы здесь делаете? – спросил он, перекладывая палочку из левой руки в правую и понимая бессмысленность этого странного приготовления.
– А! – повернулся к нему Микула. – Я думал, вы уже съехали.
– Это повод заглядывать в окна? – Юрай чувствовал, как в горле подымается клокочущий гнев.
– Ну… Извиняюсь… – вполне добродушно сказал Микула. – Просто я тут когда-то жил… Лет двадцать тому. Моя, так сказать, изба… Ее потом продавали-перепродавали раз шесть.
«Господи! А я-то…» – устыдился Юрай.
Он уже спокойно посмотрел на Микулу, и чем дольше смотрел, тем сильнее было чувство, что он уже видел этого человека.
– Печка не чадит? – спросил гость. – Я тут всем печки клал. Дело нехитрое, да мало кто умеет.
– Как раз чадит, – ответил Юрай. Он уже знал, кто перед ним, только никак не мог решить, открыть ли это Микуле или продолжать валять ваньку дальше… В конце концов, он временный человек, дачник. Может не знать, что было…надцать лет тому…
– Печка чадит, – пожаловался Юрай, – в щели дует… Мой приятель-адвокат руки к дому не прикладывает, некогда… Ветшает дом, ветшает… А соседний вообще сгорел…
– Видел, – мрачно сказал гость. – Страшное дело умереть в пожаре.
«Ишь как спокойненько, – подумал Юрай. – А сгорела сестра, между прочим».
– Про режиссера знаете? – спросил он Микулу.
– Слышал, – кивнул Микула. – Я ему тоже печку клал…
– Вот так и верь людям, – ответил Юрай. – Мне Красицкий рассказывал, что мастер, который клал печку, умер.
– Ошибочка вышла… – заметил гость. – Я живой.
– А из каких краев сюда? – как бы без особого любопытства, а исключительно для вежливости спросил Юрай.
– Просто проездом. Вот посмотрел, узнал, что печка чадит, – он густо засмеялся, – и покидаю бывшее гнездо без сожаления. Простите за заглядывание в окна. Не удержался.
Широкими шагами гость пересекал двор Юрая, еще шаг, другой, и он навсегда исчезнет из его жизни, а значит, не будет для Юрая конца в этой кромешной истории.
– Я вспомнил! – крикнул он вслед странному гостю. – Того печника, о котором мне говорил Красицкий, звали Федор. Он тоже жил рядом… В том, погоревшем доме. Федор Кравцов. Золотые руки.
Это надо уметь так стремительно развернуться на пятках! В лицо Юраю смотрел жесткий, безжалостный человек, который мог все. Есть такие редкие лица с невероятным запасом скрытых возможностей – от ловкости выведения дымохода до сочинения философских риторик. «Ему меня прибить, все равно что два пальца описать, – спокойно подумалось Юраю. – Семь – число мистическое, красивое. Кажется, седьмой я…»
Они смотрели друг на друга, тот, который уходил, и тот, который остановил.
– Я не знал Федора Кравцова, – ответил Федор Кравцов.
– Вернитесь, – тихо сказал Юрай. – Я вас давно приметил. И видел ваши фотографии. Я ездил вас искать в Тарасовку. Там вы встречались с Тасей. Это не мое, конечно, дело. И, судя по всему предыдущему, мое любопытство небезопасно. Я сейчас подумал, что вам меня прихлопнуть ничего не стоит. Но я так много уже знаю, что, как говорил один мой знакомый, хочется отделить мух от котлет.
– Я вам в этом не помощник, – отрезал Кравцов. – Я не Федор. И не Кравцов. Я все забыл. А теперь, когда Таи нет, то и ничего нет вообще. У меня билет на самолет, и я исчезну, чтобы никогда больше здесь не появиться.
– Зачем вы приезжали?
– О, господи! – застонал Кравцов. – Тут ведь не знаешь, с какого места начинать…
– Вы приехали до смерти Ольги?
– До. Думаете, это я ее? Выбросьте из головы. Я ее любил… Давным-давно. Жили, видите как? Рядышком… Оба тогда молодые были… Нас и кинуло друг к другу. Светланка – моя дочь… Вам это интересно?
