– Тетю? – мальчик нахмурил лоб. – Я забыл…
– Ну чего вы пристали к ребенку? Чего? – Неопрятная бабка споро переходила улицу, спеша на выручку мальцу и уже готовая к обороне и нападению.
– Здравствуйте! – сказал Юрай. – Мы с ним старые знакомые. Я дачник. Живу рядом с Красицким, на даче Леона Градского.
– Знаю, – буркнула бабка. – И что?
– Вот тут жили беженцы… Женщина к нам приходила, а я, дырявая башка, забыл, как ее звали.
– Лилькой ее звали. Они всего несколько дней тут жили. Нашли место. Под открытым небом как нелюди какие. А эта дура приперла им пленку от огурцов. Народ совсем с ума спятил, а ты, – закричала она мальчику, – иди домой и не разговаривай с чужими! Теперь человека не отличишь, он тебе здрассте, а в кармане – бомба.
– Нету у меня бомбы, – засмеялся Юрай. – Ей-богу, нету.
– Ну и иди с богом, – сказала бабка. – Не страшно тебе там жить?
– А с чего бы?
– Что-то вы там все помираете. Смерть любит за тремя приходить, а у нас четыре случая. Значит, считай, теперь до шести… Шесть она обожает, смерть. Так что съезжай, молодой человек, здоровья у тебя, видать, не лишку. А ей что стоит крылом задеть?
– Тьфу на вас! – рассердился Юрай. – Пожилой человек, а говорите глупости.
– Ты на маму свою плюнь, – ответила бабка. – А какая я, пожилая или молодая, не тебе определять. Для этого есть тебя лучше.
И бабка гордо ушла с прихваченной попой ситцевой юбкой. Это она плевала на него тысячу раз. Главное же она сказала. Лиля. Хотя сердце у него колет сейчас не от этого. Ну что он за идиот? Поверил в пророчество, в арифметику. Но как тут не думать, если их там, у черного места, осталось как раз двое – он и Нелка. Надо, надо смываться!
Нелка сказала, что разговор с мамой она смогла заказать только на субботу, это во вторник-то! Ехать без предупреждения, сваливаться на голову немолодому человеку тоже не гоже.
– Но билет я, пожалуй, возьму на воскресенье, – решила Нелка.
– Без разговора с мамой не бери, – попросил Юрай. – Она могла уехать к тетке, могла заняться заготовками. Не надо ее ставить перед фактом.
– Обещают тепло, – сказала Нелка. – Говорят, весь конец сентября будет теплым.
– Тем более, – ответил Юрай.
– Смотри, как загорается рябина, – сказала Нелка. – Самое красивое время в Подмосковье. Это красное на желтом, от него как-то в душе ломит, у тебя нет?
Что-то он недавно слышал о рябине. В связи с ее горением. Кто-то ему об этом уже говорил, но, хоть убей, не помнит, кто, а Нелка ждет от него ответа на вопрос, который он не слышал.
А в пятницу наступила теплынь, как будто и не было холодов и заморозков. Юрай рубаху снял и стоял под солнцем бабьего лета, испытывая такую неведомую истому, такое радостное томление, что решил никуда не ехать и глупости в голову не брать. Вот незадача – заказан разговор с мамой, значит, она уже получила вызов на переговорную, придет… Значит, Нелке завтра обязательно надо быть в Москве, чтобы маму не испугать неприходом на разговор.
Но так удачно все сложилось. В пятницу же вечером на дачу приехал Красицкий. Анна привезла его в том же самом пледе, в котором старик убегал.
– Обещают тепло, – сказала она Юраю. – Пусть понежится, пока вы здесь.
– Да вот и мы на распутье, – ответила Нелка. – Совсем намерились уезжать, но пришли такие дни.
– Не уезжайте! – взмолилась Анна. – Правда ведь, здесь сейчас хорошо? У меня, конечно, чистый эгоизм… Когда вы здесь, мне не надо каждый день к нему мотаться.
– У него что… Совсем никого не осталось? – спросила Нелка.
– Американский сын, к которому он не поедет, да, по правде, тот отца и не зовет. Там ведь был давний, давний развод… Так что привязанности – ноль. Смех один, что он мне достался. Но скажу честно… Это пока мне не предложили работу. Предложат – брошу старика, и кто меня осудит?
Сговорились на том, что Нелка уедет с Анной на машине, чтобы не тащиться завтра на электричке.
Обе женщины кинулись что-то готовить, чтобы мужчины не пропали с голоду, во дворе Красицкого запахло подгоревшим молоком, а у Юрая рыбными палочками.
Старик ругался, что забиты окна, что в даче от этого темно и сыро, Юрай с Анной обошли дом и оторвали пару щитов.
– Я посмотрю, как будет завтра днем, – сказал Юрай, – может, сниму еще один.
– Господи! – с тоской протянула Анна. – А потом опять ищи людей прибивать их. Как же он мне надоел, если бы кто знал…
– Попросим Колю, – успокоил ее Юрай.
– Да, конечно, попросим, – ответила Анна. – Но ему нужен постоянный человек, а за это надо платить… И у него есть из чего, но ведь такой жадный… Да и не мое это дело в конце концов объяснять ему, что всякий труд стоит денег. Господи! Пошли мне работу и уважительную причину с ним распрощаться. Освободи от полурабства.
Вечером, проводив женщин, Юрай и Красицкий стояли у изгороди и говорили, какое нынче смутное время. Красицкий считал, что не надо было ничего трогать, что мы такой народ, что нас лучше не ворошить даже золотой валкой, для нас анабиоз – самое то, а прыть, которую нам искусственно всаживают, добром не кончится, что…
– Чего вы все молчите?! – закричал Красицкий на Юрая.
– Какую вам еще всаживать прыть, если у вас своей более чем, – засмеялся Юрай.
Красицкий хихикнул довольно. Перешли на легкие, «десертные», темы. На женщин. Старик сказал, что у жены Юрая есть шарм, но есть и гордыня.
– Чувствуется? – спросил он.
– Ну, когда как, – ответил Юрай.
– Я предпочитал женщин без этого.
– Гордыня – грех вселенский. Она не только у женщин, – ответил Юрай.
– Я не про ту гордыню, – рассердился Красицкий. Но уточнять не стал, а сказал, что намечтал новое кино, но все, все будет зависеть от того, найдет ли он девочку для главной роли. Юрай вздрогнул и пробормотал что-то про вечернюю свежесть. – Чистое существо, прекрасное изнутри и снаружи… – мечтал вслух Красицкий, – она погибнет, потому что стать хуже для нее невозможно. Вообще, красота – это миг… Хочу снять этот миг красоты…
– Почему миг? – спросил Юрай.
– Потому что потому… Красота – вершина, пик… Взошел, если тебе дано, и спускайся. На раскоряченных ногах, на жопе, с выпученными слезящимися глазами, с раскрытым от разреженности ртом… Или умри на вершине. С выбеленным бескислородьем лицом и струечкой крови по подбородку. Это так красиво. Синее, белое и красное.
– Как российский флаг, – засмеялся Юрай.
Красицкий повернул к Юраю какое-то враз посерьезневшее лицо.
– И правда! На самом же деле цвета смерти. Как это я не сообразил!
– Глупости! Синий цвет – это мудрость. Белый – святость. Красный…
