Почему-то он думал, что Тася тоже сейчас сообразит всю неловкость (мягко сказано) этих своих слов, но она уже застегивала сумочку, ее тусклое лицо не выражало ничего, кроме забот замотанной медицинской сестры. Юрай подумал, что ничего о ней не знает – ни с кем она живет, ни где работает, что он ни разу не проявил к ней человеческого интереса, а ни с того ни с сего – бух, про старый криминальный аборт. «Ну не идиот ли ты, Юрай? Не идиот ли?»
Ему стало неудобно и перед Кравцовой, вдруг Тася пойдет с ней объясняться? Хорошо ли станет? А потом пришла простенькая мысль – то ли слева, то ли справа: он ведь ни на секундочку не поверил Тасе. Ни на секундочку. Аборт был. В ложе этого дурачьего мистического романа он был главным, но разве это повод из романа влезать, да еще так грубо, в жизнь и задавать вопросы, на которые права не имеешь?
При случае надо будет повиниться перед Кравцовой.
Но повиниться Юрай не успел. Кравцова умерла в электричке, едучи в Москву за куриным прикормом. Прислонилась к окошку – и конец.
«Это уже со мной было… было… – думал Юрай. – Смерть в поезде… И медицинская сестра… Было тоже».
В голове стало нестерпимо ярко, и он потерял сознание.
…Первое, что увидел Юрай в больнице, было лицо мамы.
– Сыночек! – сказала она тонким, каким-то детским голосом.
Он боялся, что она сейчас заплачет. Заплачет – и он снова потеряет сознание. Но мама как-то вовремя отвернулась, а потом притянула кого-то за руки и сказала:
– Смотри, кто к тебе пришел.
На краешек кровати села Тася.
– Ну как вы? – спросила она ласково.
Юраю больше всего хотелось, чтобы она ушла. Ему нужна была «утка». Конечно, она медработник, женщина, наконец, а он больной, ее больной, между прочим, но не мог он, не мог попросить о помощи, потому что знал другое…
Глупый внутренний мешок не постеснялся протрубить тревогу раньше других, более деликатных и тонких органов.
Юрай боялся Таси. И с этим ничего нельзя было поделать. Конечно, в борьбу с немыслящей природой кинулись извилины высокой организации, но от этого только больше хотелось писать. Черт его возьми!
– Ничего, – пробормотал Юрай, – выживу. Спасибо, что пришли.
Она странно на него смотрела, как бы понимая, что надо уйти… И почему-то стремилась остаться.
– Ладно, – сделала она выбор. – Я пойду. Выздоравливайте. А про наши деревенские тайны не думайте. Ну их… Под каждой крышей свои мыши. Когда-нибудь расскажу, посмеетесь.
– Хорошо, – ответил Юрай. – Договорились. – Он закрыл глаза и почувствовал, как Тася осторожненько встала с постели и что-то зашептала маме, а та в ответ стала благодарить, благодарить… «За что это она так кланяется?» – думал Юрай, но мысль была ленивой, ускользающей, раз-раз и исчезла в никуда вместе с ним.
В следующий раз, когда он открыл глаза, возле него никого не было. За окном чернела ночь. В форточку задувал теплый ветер, но Юрая он не трогал, а играл под потолком, покачивая тусклую лампу, а та, в свою очередь, отвечала убегающей тенью, и вот тень моментами касалась Юрая, а иногда и замирала на нем подольше. Тень от тусклой лампочки, с которой резвился форточный ветер, производила какие-то странные процессы в лежащем навзничь человеке. Он вспоминал то, чего никогда не знал. Например, не знал, как выглядел вроде и несуществующий муж Кравцовой, а тут – на тебе. Он его хорошо «вспомнил». Такой бугаистый парень с неимоверными гениталиями. Они пучились в штанах, и люди деликатные старались смотреть ему в глаза, тогда как другие не могли оторвать своих глаз именно от них.
– Чепуха! Дурь! – вслух сказал Юрай. – Я сроду не видел такого мужика. Откуда я могу знать про натяг в ширинке и про желтые зубы «молнии» в его штанах?
Но мужик вошел в сознание и как бы поселился в нем, но не по центру, как главный, а как случайный гость, что на минутку присел за краешек стола. За ним неброско мельтешила женщина в белом халате с поджатыми узелком губами. Сестра гениталий… Врач-гинеколог. «Я сейчас кого хочешь могу выдумать, – объяснял свое состояние Юрай. – Я больной, нервный, меня стукнули по голове. Может, эта, в халате, просто меня когда-то лечила в детстве и застряла в памяти ненароком». Но тут явилась Кравцова и бесцеремонно села на постель, совсем не так, как садилась Тася. Она положила руки ему на лоб, и стало так пронзительно чисто внутри, как уже однажды было. И навстречу ему пошли трое. Мужчина, женщина и девочка. Он знает, кто они, он просто замечательно их знает. Сейчас скажет им: «Привет!» И, оказывается, так и сказал.
– Сыночек! – вскрикнула мама. Она спала на полу, на матрасе.
Причудливая жизнь лампы, ветра и теней, а также разные светские посетители ее сына не могли быть видны маме с пола, где грубо жили грубые предметы: судна, резиновое и керамическое, скамеечка для ног, баночки для завтрашних анализов.
– Господи, мама! – прошептал Юрай. – Я и не знал, что ты на полу.
– А кому ты сказал «привет»? Тебе что-то приснилось?..
– Уже не помню, – ответил он. – Но, наверное, что-то снилось.
Те трое, что шли ему навстречу, как бы остановились, ожидая, пока он переговорит с мамой, а гости, что пришли раньше – муж Кравцовой и ее золовка, – ушли тихо и сразу.
Мама подошла и поправила смятый край постели, на котором только что сидела Кравцова.
– Спи! – сказала она. – Спи! – По ее голосу он понял, что она сама безумно хочет спать, что ее просто валит с ног.
– Хорошо, – ответил он, закрывая глаза и слушая, как она умащивается на матрасике среди жизни грубых вещей.
«Скорей всего, – думал Юрай, – я помираю. Интересно, что мне это не страшно. Я нахожусь в пограничной области, вижу тех, кого уже нет. Нет Кравцовой. Нет, видимо, и генитального мужичка. Нет сестры-золовки. Они там, а Кравцова привела их, чтобы встретить меня. С какой стати? Кто я им? Кто они мне? Она же привела и тех троих, что шли мне навстречу в состоянии секундной божественной ясности. Я их знаю, но и не знаю тоже. И этих, видимо, тоже уже нет, и не вскочи с полу мама, я бы понял, кто они, а потом все забыл, если б остался жить…»
Он остался жить, а вот забыть не забыл. Ни странных видений чужих ему людей, ни странных посещений людей ему знакомых.
– А Тася как тут оказалась? – спросил я у мамы.
– Она так за тебя нервничала, так нервничала. Я, говорит, в нем вполне была уверена, что ничего плохого с ним не станется.
«Я псих, – думал Юрай. – Человек пришел с добрыми намерениями. А, собственно, почему она мне должна была рассказывать об аборте? С какой стати? Это меня не касается. Я лезу не в свое дело. Меня это не касается. Мне важней иметь сестру для массажа, чем тайну, как вошь в кожухе».
Тася, как почувствовала эти мысли Юрая, пришла снова с густым клюквенным морсом и двумя тугими головками чеснока.
