Главный редактор отругал:
– Не задевай без нужды народ. Такая напряженка. Люди обижаются… И ты не прав. Мозги – они у всех одинаковы, вот техники ловить преступников нет. Колеса лысые, рации шипят… Мы же отсталое общество! Бедуины…
Пришло письмо и от мамы. Дело Оли Кравцовой закрыли, потому что никаких концов в нем не нашли. Ясно, что была отравлена еще летом и завалена в неглубоком шурфе, а весной водой бедную девушку вымыло. На горе родителям. Пусть бы лучше думали, что она живая сволочь и просто не пишет, чем мертвая хорошая дочь. Мама спрашивала, как здоровье у Михайлы, советовала обратиться к экстрасенсам, особой веры в них, конечно, нет, но хуже не будет. Руками – это не ножиком. «Надо к нему съездить, – решил Юрай. – Прямо в воскресенье». Набрал разных соков, красивеньких нарезанных колбасок, положил свитер, который ему был маловат с самого начала, но он тогда не удержался, купил из-за сочетания любимых цветов – серого и черного. И свитер ему шел, как смеялись приятели: «Он тебя умнит». Но – что поделаешь? – под мышками тянуло. Михайла в плечах поуже, да и худой он сейчас, как смерть.
* * *
В деревне Юрая ожидала страшная новость: Михайлы уже недели две как не было в живых. Пьяный, он напоролся на вилы и так и умер с кишками наружу без людей и помощи.
– Как пьяный? – не понял Юрай. – Он же непьющий!
– Ну да! – сказала старуха, у которой Михайло снимал угол. – Как же! Непьющий! Да где такие на нашей земле? Целую бутылку высосал? Вся морда, прости меня, грешную, водкой была залита, уже, значит, внутрь не помещалась, так он глаза заливал прямым образом.
Старуха говорила с ненавистью, потому что пустила Михайлу при обязательном условии трезвости, а оказалось – он как все. Еще хуже.
– На работе, значит, насасывался, а у меня под образами отлеживался. Чтоб я еще кого пустила…
– Что же вы пьяного от трезвого не отличаете?
– А у меня, – возмущалась бабка, – на отличение времени нет. Придет и ляжет, а для отвода глаз лекарством намажется. От него этих лекарств осталось целое ведро, и ни одного путного.
Юрай пытался выяснить подробности, как все произошло, но все, как и Михайлова хозяйка, рассказывали одно и то же. Случилось рано утром, а нашли в обед, когда дойка. Лежал в навозе. Бутылка рядом. И действительно, в глазницах стояли то ли вода, то ли водка. Никто ж не пробовал на вкус. А когда его ворохнули – слилась на землю.
Старуха-хозяйка объяснила Юраю, как найти могилу.
– Последняя, – сказала она. – Новый ряд им начинается. Место плохое, не смертное. Сырость там стоит, считай, круглый год. Местные к родным подхораниваются, хоть и тесно, но сухо. А твой дружок тут чужой. Его даже никто не провожал. Я да те, кого сговорила снести… И то! Ставить-то выпивку некому, а кто это у нас будет за так делать? Хорошо сообразили. Ему же, покойнику, выписали деньги, вроде как премию. На три пол-литры только и хватило. А закуску я дала без всякого. Что мне, жалко, что ли?
Соки хозяйка отказалась взять категорически.
– Хоть режь – не возьму! Это все отрава и химия, чтоб русский народ изводить. Да я лучше сырой воды напьюсь, чем эту краску.
Никакие объяснения не действовали, а на совет отдать соседским детям старуха стала прямо невменяемой и заподозрила Юрая в шпионской деятельности. Деньги же взяла без всякого.
– Это правильные деньги, – объяснила она. – Я и обмыла, и одела. И опять же: закуска была моя. – Она показала Юраю Михайлин чемодан, в котором лежали брюки, пара рубашек и скатанные комочки носков. Куча рецептов и медицинский учебник для техникумов. В учебнике лежало начало письма Юраю.
«Добрый день и добрый час тебе, Юрай! В первых строках сообщаю, что еще живой, хотя и наполовину. Расчет на здоровую жизнь в деревне – тю-тю…» Это было точно. Жизнь у Михайлы в деревне кончилась всякая.
Его могила была похожа на него самого. Казалось, что недостаточно взбодренные величиной оплаты работяги вообще не зарыли покойника, а просто присыпали его на этом месте, и теперь оседающая земля четко обозначила нескладное тело нескладного человека, в сложенных руках держащего собственную фамилию. Конечно, это были причуды опадания земли – не больше того, а с другой стороны – кто знает? Может, не было иного способа у Михайлы воззвать к возмездию, как обозначиться перед Юраем вот так, четко и ясно? «Я еще тут, – будто бы говорил Михайло, – и я не уйду, пока ты, Юрай, не сделаешь дела, потому что, кроме тебя, некому». «Ты хочешь, чтобы и я так же лег, как ты?» – грустно спросил Юрай. «Не имеешь права ложиться, – отвечал Михайло, – нас ведь уже четверо. Оборви цепь, Юрай, оборви…»
Откуда-то сбоку, казалось, из самых могил, материализовалась старуха в странном одеянии – поверх фуфайки она была покрыта старым детским стеганым одеялом, пришитые веревочки к которому были бантиком завязаны у нее под шеей. Старуха поправила Михайлов шерстяной штандарт на груди, ногой подоткнула землю, еще более придавая могиле форму Михайлы, и сказала:
– Они так думают… Они думают, что мы дураки… У меня тут мой дед… Сорок дней как… Так когда его хоронить, я лошадь в конторе просила… А телефон забряцал… Про дружка твоего из Москвы по телефону спрашивали. Откуда-то издалека. Звонок такой – блям-блям-блям – быстрый.
– Кто звонил? – спросил Юрай.
– Бригадир же отвечал… Работает, мол, скотником, сказал. Заработок какой есть… Здоровья он слабого. Я тогда даже перекрестилась. У него – у бригадира нашего – глаз очень плохой. Молитву надо от него знать. Вы все чертополохи, законов природы не знаете. Но если бригадир говорит – больной и слабый, – то, значит, смерть пришла за человеком и стоит рядом. Бригадир наш смерть видит за пять дней. Вот твой дружок и лежит на окончательном месте. Ты ахаешь, а бригадир давно знал…
Старуха уходила долго, все мелькала и мелькала среди могил одеялом-буркой, похожая на запущенного в небо, но запутавшегося на земле змея.
Бригадир был низкий, квадратный, мрачный, на Юрая смотрел тупо. Не понимая. «Какой там еще телефон? Да он мне никто, твой кореш… Я его уже забыл».
Пришлось повторить вопрос три, четыре раза, и только из раздражения на Юрая – чего, блин, пристал? – бригадир, наконец, сморщив в сеточку лоб, набряк носом, вызывая таким образом в памяти зачем-то нужное этому городскому полудурку воспоминание.
– Ага… – сказал он. – Ага. Был вопрос по телефону от женщины относительно заработка. Как бы на подачу алиментов. Удивление было, что мало выходит. Я и сказал, что мужик физически слабый, на ладан дышит…
– Скажи, вспомни… – Юрай ловил момент напряжения мысли у бригадира. – А не приезжал к нему никто в день, когда он напился? Не сам же он гулял…
– В том-то и дело, что сам, – отвечал бригадир. – Он же вообще ни с кем тут… Конечно, женщину он иметь мог… Это у нас пожалуйста… Но он же был насквозь негожий. У него и моча кровяная шла… Сам видел… Он мне так невежливо ответил: «Пошел ты на…» А я по-хорошему траву хотел предложить. У нас в балке под старым мостом растет такая… От кровотечений.
