– С ума сойти, – восхищался Юрай, – я такое видел только в кино.
Валдай объяснил, что сейчас в отпуске, ладит летнюю кухню, чтоб не времянка была, а как бы часть дома – в едином стиле. Семья его отдыхает на море. Сам он мотался в Москву. Старшему сыну нужен компьютер, но он взял «не те деньги». Привез подростковый велосипед. За компьютером придется съездить еще раз.
– Мы ехали с тобой одним поездом, – сказал Юрай. – Я видел тебя в Харькове.
Валдай молчал.
– Ты ночью смотрел прямо в мое окно, и мне показалось, что ты поддатый. Было?
Молчал Валдай.
– Ты про Емельянову слышал? – спросил Юрай. – Она умерла в этом поезде.
– Какое мне дело? – тихо ответил Валдай. – Я всегда ее не любил.
– Кто ж это не знал? – засмеялся Юрай, но тут же пожалел об этом, так замычал и затрясся Валдай. А в результате – а чего Юрай ждал? – вымычал то же, мол, не мое дело.
Юрай объяснил, что и не его, Юрая, это дело тоже. Но, с другой стороны, – история непонятная. Он рассказал и про Машу, спросил, не запомнил ли он на перроне возле его вагона – черногладкая, худенькая такая?
Валдай кивнул. Запомнил. Она разговаривала с высоким амбалом. И тот ей что-то передавал. Вроде конверта.
– Значит, они знакомы… – задумчиво заметил Юрай.
У Валдая удивленно поднялись брови.
– Конечно. Он ей сказал: «Чего долго? Я уже начал злиться». А она ему: «Нервы надо лечить».
– Она ехала вместе с Ритой.
И снова при имени Риты лицо Валдая стало непроницаемым. Про нее он говорить не хотел. Но от кого, кроме как от Риты, мог он узнать, в каком вагоне ехал Юрай? Ведь на его же окно он пялился! На его!
Но Валдай качал головой: не видел, не знаю, не мое дело.
Потом пили водку, настоянную на ореховых перепонках, заедали слабосоленой горбушей, и Валдай сказал:
– Я, Юрай, всю сволочь в своей жизни победил.
– Ты что имеешь в виду? – спросил Юрай.
– Сволочь, – ответил Валдай.
– Извини и не обижайся. Но не Риту же ты имеешь в виду?
– Почему не ее? И ее тоже. Она умерла правильно, Юрай. Я этого хотел.
– Мало ли что я хочу?
– Надо хотеть сильно, Юрай. Очень…
– Тогда ты убийца, Валдай.
– Нет. Я ее и пальцем не тронул.
– Ты ее видел в поезде?
– Нет, – ответил Валдай. – Нет и нет. Другого ответа не будет.
– Значит, видел…
– Нет… Я просто гулял. В Харькове я всегда гуляю.
– Что-то здесь не так, – сказал Юрай.
– Все так… А насчет черненькой… Был амбал, и был конверт.
– Знаешь, кто этот амбал? Аленин муж… Он лежит сейчас в больнице.
Валдай присвистнул.
– Аленин? Тогда, пожалуй, я ничего не видел. Точно не видел. Я был выпивши. Я в Харькове всегда бываю выпивши.
– Валдай! Опомнись! Две же смерти!
– Одна, – ответил он, – потому что другая правильная. А Алена хорошая баба. Она мне дороже той, черноголовой. Поэтому забудь. Я, Юрай, в Харькове гулял пьяный… Могу предъявить попутчиков. – И тут он заорал: – Так ты приехал вынюхивать? Так ты кто у них? Доброволец сыска?
Пришлось поклясться, что он у них никто. Просто, мол, зашел разговор.
– А дом у тебя, Валдай, игрушечка. Рукастый ты мужик, Валдай! Талант! Таким бы, как ты, да волю!
Валдай кивал головой. И от слова «талант» не засмущался. Валдай себя ценил и уважал. И он видел в поезде Риту, видел! Но к смерти ее он не мог иметь отношения.
Рита умерла через несколько часов после Харькова. Юрай внимательно посмотрел на Валдая.
Валдай выдержал взгляд, не сморгнул.
* * *
Прояви милиция хоть малую толику интереса… Поверни она хотя бы лицо навстречу… Юрай рассказал бы о разговоре с Валдаем. И пусть он потом отказывается. Пусть! Есть же в конце концов возможности проверить сказанные слова. Не трепло Валдай, и если видел конверт, значит, он был.
Но интереса у милиции не было.
Было совсем другое.
В горловской газете появилась статья, где черным по белому несчастный шофер-первогодок, тихо сходящий с ума, обвинялся чуть ли не в склонности к массовым убийствам.
Парня чернили, как хотели. В том раже, в каком была написана сама статья, было намного больше чувств, чем требовало дорожно-транспортное происшествие.
«Они что там – спятили?» – подумал Юрай и помчался в редакцию. Автор статьи тоже был первогодком журналистики и ходил в этот день в именинниках. От сильных переживаний у него запотевали очки, и он протирал их широким, каким-то расплющенным большим пальцем. Юрай сунул ему свое удостоверение, которое осталось у него от какого-то съезда. Главным в нем были красивые желтые буквы на коричневом фоне: «Пресса».
Чистосердечные пошли люди. Парень сказал, что такое было задание. Что вокруг милиции разговоры – делом не занимается, и надо показать дело.
– Какое ж это дело! – воскликнул Юрай.
– Не знаю, – пожал плечами парень. – Факт-то сильный. Ехала ведь куча детей. Калеками остались.
– Не остались, – ответил Юрай. – А тебе бы морду за эту статью набить было бы как раз по минимуму.
Юрай сунулся в милицию. На каком основании задаете вы свои вопросы?.. Свои глупые вопросы?.. Тут же вынырнул некто из-под руки и сказал, как плюнул:
– Так он же дружок этого Михайлы из Константинова. Одна шайка-лейка умников.
Спасаться надо было бегством – лихая милиция могла бы и пришибить.
Пройдя по улице, где жила Алена, и убедившись, что она стирает, Юрай пошел к карелу в больницу. Черт с ней, с ревностью. Объяснит он мужику, не нужна ему его драгоценная жена, не по этой он части… «Карел, дорогой! Другой у меня интерес и другие к тебе вопросы».
Юрай только успел сказать про то, что есть у него свидетель разговора его и Маши, как так рванулся на спецкойке карел, так загремел железками, что сам от боли, дурак, и потерял сознание.
Юрая предупредили, чтобы больше его ноги в больнице не было.
Он слушал, стоя в коридоре, как отхаживали карела. Ну и что ему теперь делать, на это партизанское под пыткой «не скажу»?
А может, людям вообще не нужна правда? Если с ней неудобно, то ну ее? В конце концов, правда – хорошо, а счастье – лучше. Во всяком случае, счастье Алены и ее козлят наверняка. Так какого черта он лезет?
А мисс Менд, значит, выбросим собакам? Ее счастье кто-нибудь в голове держал?
Но ведь ее уже нет, мисс Менд… Мани… Маши…
