Становилось ясно, что, проведя форум, оргкомитет поедет тусоваться за границу, а тётеньки, представленные как его электорат, уедут в свою тяжёлую жизнь с чем и приехали. Недовольство рядовых участниц росло, но они были слишком забиты, чтобы выразить его вслух. Масло в огонь подлила культурная программа-авангардистская кинуха, в которой декадансно выглядевшие лесбиянки читали стихи и занимались любовью на кладбище. Тут тёток прорвало, они заскандалили, а я выступила с обличительной речью.
А на следующий день было закрытие, и большинство не проголосовало за дочерей лейтенанта Шмидта. Оргкомитет змеино улыбался мне, а самая горячая возмущённо заорала: «Я бы ещё поняла, если бы ты сама хотела возглавить эту организацию, но тебе ведь она не нужна!».
Именно так они понимали корпоративную этику. Вернувшись в Москву я написала в газету «Гуманитарный фонд» разгромную статью «Феминистский утренник в Дубне». На второй форум, меня, естественно, не пригласили, и началась холодная война, которая не слишком меня занимала. Со временем получилось, что средства массовой информации назначали меня без спросу главной феминисткой страны, и феминистская общественность, естественно, бесилась и опровергала, называя меня неправильной феминисткой.
Я действительно первой назвала себя феминисткой в прессе. Почему-то тогда все боялись, существовал стереотип, что феминистка — это женщина, у которой не ладится с мужиками. У меня ладилось, я могла себе это позволить. Конечно, сначала меня воспринимали как монстра, и я такого наслушалась, что можно было разочароваться в человечестве.
На одной из университетских феминистских конференций я познакомилась с Ирой Юрной. Это был первый случай дружбы, сложившийся из одинакового понимания большинства вещей. Ира выросла в Таллине, и понятия, до которых мы тут долго доходили, стукаясь лбом в стену, впитала в европейском воздухе. Она была журналистом, не делала профессии из феминизма, и так же как я, считала его набором убеждений. Ещё мне ужасно нравилось Ирино «чистоплюйство» — в мутной воде игрищ российских феминисток с западными фондами ловились большие деньги, а Ира не участвовала ни в одном сомнительном предприятии.
К сорока годам я поняла, что нельзя близко дружить с женщинами, истово озабоченными тем, что у тебя уже есть, а у них никогда не будет. При этом, совершенно не важно, социальная это успешность, сексуальная или семейная.
Судьба моей первой книги была непростой. Юный книгоиздатель, пишущий стихи, играющий на бирже и невероятно сильно пьющий Руслан Элинин, сначала относился к идее с придыханием. Ему льстило, что я, уже официально признанная писательница, подписала договор с издательством, нарисованным в воздухе. Потом маятник качнулся, молодой поэт заболел новорусскими болезнями и начал объяснять с горящими глазами, что издательству это не выгодно, а настоящая поэзия — это если купить несколько рефрижераторов, которые будут возить сюда колбасу из стран соцлагеря.
Руслан впахался в одну из подобных афер, когда книжка была отпечатана и её надо было забирать из типографии, а издательские деньги оказались вложены в очередные машины с колбасой. Он позвонил и виновато соврал:
— Извини, пожалуйста. Я обанкротился, с книжкой кранты, достань где-нибудь шесть тысяч, а то они выкинут её на помойку.
Я обалдела. Таких денег у меня не было. Сзади на книжке было написано про то, что издаётся на деньги автора, но это была бухгалтерская игра, так было выгодней. Не хотелось, чтоб готовую книгу выбросили на помойку, и я пошла в Литфонд клянчить ссуду. Благодаря заступничеству директора Литфонда Людмилы Мережко даже получила ее.
Типография не выбросила книжку, а её редакторша, замечательная поэтесса Людмила Вязмитинова, вечно прикрывавшая Руслана в его необязательности, самолично грузила её для перевозки. Итак, три тысячи экземпляров были привезены в нашу квартиру, и до сих пор большая их часть там и живёт. Конечно, я могла отдать её распространителям, но решила, что три тысячи — это для подарков. Наверное, у меня к ней было неадекватное отношение, как к первой кукле, как к первой любви. Киплинг говорил: «Мужчина помнит трёх женщин: первую, последнюю и одну». Книга «Пьесы для чтения» была первой.
Видимо, опыта с Русланом мне показалось мало, и я вскоре взялась за издание книги своего троюродного английского брата — по линии деда Ильи — Питера Дедмана «Натуральная еда». Это было замечательное издание, бестселлер, покоривший Англию двадцать лет назад, написанный как советы по гармоничному образу жизни с сильнейшим буддистским влиянием и кучей рецептов. Питер был создателем первого магазина натуральной пищи в Лондоне, позже владельцем клиники иглотерапии, а сейчас — главный редактор журнала по иглотерапии и автор энциклопедии иглотерапии.
После того, как был сделан английский перевод, я практически переписала книгу и заменила все лечебные народные рецепты, потому что Питер использовал в них травы и водоросли, не имеющие местных аналогов. Книжка получилась милой. Издатели хватались за неё, потом начинали думать, считать, а я нервничать, и тут появилась тётенька, из таких крепких коммунистических конъюнктурщиц, прежде писавшая статьи о советских национальных классиках, и предложила своё издательство «Культура и традиции». Звалась она Маргарита Ламунова. Была в отличие от Руслана членом Союза писателей, производила солидное впечатление, и у нас был некий общий круг. Я пришла подписывать договор и что-то вякнула, обнаружив в нём отсутствие строчки об инфляции.
— Что вы, Машенька, — удивилась тётенька. — Зачем это нам? Мы же интеллигентные люди!
Книжка была явно коммерческой, в договоре было написано о тираже 100 ООО экземпляров, и я, примерно как в истории с бриллиантами, стала ожидать богатства. Я ждала, тётенька тянула, а инфляция бежала. Мне пудрили мозги о сложности издательского дела, я верила. Мне рассказывали о трудности продажи, я соглашалась. Книжка вышла омерзительного жёлтого цвета, тиражом 50 ООО с изуродованными уменьшением иллюстрациями английской художницы, у которой издательница даже не спросила разрешения.
Когда дело дошло до выплаты гонорара мне и Питеру, тётка предложила мне один авторский экземпляр книжки и сумму без учёта инфляции. На момент заключения договора сумма означала пару приличных автомобилей. На момент выплаты — пару комнатных туфель. Я даже подумала, не поискать ли бандитов. Потом испугалась таких мыслей и решила, что бог накажет госпожу Ламунову покруче рэкета. Получать этот гонорар я отказалась, с тех пор тётеньку не видела; говорят, она продала издательство и торгует сигаретами. Думаю, что ничего хорошего у неё всё-таки не вышло.
Объяснить эту историю моим английским родственникам, естественно, невозможно. Они уверены, что я гнусно не поделилась с Питером, хотя при обсуждении истории вежливо кивают головами. Тем не менее я рада, что книга появилась в России, и меня часто за неё благодарят.
Как-то на правлении Гуманитарного фонда ко мне подошёл лидер смоленских авангардистов, поэт Саша Голубев, и предложил организовать фестиваль авангардистского искусства в Смоленске. До этого мы ограничивались попытками проникнуть в мероприятия хозяев жизни, чтобы установить там собственный порядок, здесь резко предлагалось стать большими самим. Саша Голубев был из комсомольских начальников города, он выбил местные деньги и задействовал инфраструктуру, остальное было отдано нам на откуп.
