Я отказалась. Однако им что-то надо было со мной решать, они не могли просто так отмахнуться от Салынского. Через какое-то время позвонили из министерства и пригласили прийти. Меня принял молодой человек невнятной наружности.
— Вы не хотите с нами работать? Вы не хотите делать свою пьесу лучше? Это говорит о том, что вы не профессионал. Профессионал бы за одну ночь всё переделал, — сказал он с лёгким презрением.
— Я не стремлюсь в такие профессионалы.
— Напрасно. Драматург — это тот, кому аплодирует зал, а не тот, кто пишет в стол. Но мы решили дать вам ещё один шанс. Напишите творческую заявку на пьесу о советской школе, мы рассмотрим её.
Что такое заявка, я не понимала, но знатоки объяснили мне, что надо изложить содержание будущей пьесы на двух страницах так, чтобы коллегии показалось, что из этого получится совершенно советская пьеса, а потом написать совершенно антисоветскую, но так, чтобы они не могли доказать, что в заявке вы обещали другое. Я написала обтекаемые кружева о выпускнике университета, пошедшем работать в первый класс. Заявка прошла, и мне назначил встречу главный редактор коллегии драматургии. Это был испитой мужичонка по фамилии Мирский, именуемый за глаза всей драматургической братией Мерзкий.
— Прочитал вашу заявку. Судя по ней и вашей гинекологической пьесе, вы, конечно, ничего никогда не напишете, — сказал он, меряя меня неприятнейшим взором. — Но мы всё-таки решили заключить с вами договор и выплатить аванс. Хочу поставить вас в известность: за пьесу молодого драматурга мы платим полторы тысячи рублей. Но если её поставит хоть один театр и о ней напишет хоть какая-нибудь пресса, мы платим две тысячи двести.
Обе эти суммы тогда означали примерно сто тысяч долларов сегодня. Он ждал какого-то ответа, но реплики казались мне риторическими. Я молчала как рыба.
— Отвлекаясь от нашего разговора, хочу отметить, что у вас красивая форма груди, — сказал он, помолчав. Я не вспыхнула. Мне было почти двадцать семь, за это время я услышала такое количество подобного, что реагировала без умильной стеснительности и кокетливого непонимания.
— Форма моей груди в условиях договора участвовать не будет, — злобно сообщила я.
— Ну что ж, тогда вы получите тысячу пятьсот, даже если вашу пьесу поставит сто театров и о ней напишут все газеты, — сказал он, усмехнувшись.
Я написала пьесу. Принесла её молодому человеку, назначенному редактором. Он прочитал и важно сказал:
— Ну это совершенно невозможно, это сыро, надо над этим серьёзно поработать. У вас середина рассыпается и финал никакой. По сути дела, у вас нет финала. И язык героев… Слушайте жизнь, учитесь писать у неё. Сократите первый акт и выведите второй на более высокую ноту. Жду новый вариант. С новым названием.
Я вышла из его кабинета совершенно ошарашенной. Фразы совершенно ничего не означали. Ни на один конкретный вопрос он ответить не мог, да и не силился. Я решила, что он полный идиот. Но с текстом что-то надо было делать, а я точно знала, что не исправлю ни запятой. Мучилась, мучилась, поменяла название, перепечатав титульный лист, а остальное оставила в том же виде. Редактор взял новый вариант, назначил встречу через неделю.
— Вот видите, какая конфетка получилась после того, как вы учли все мои замечания. Как приятно работать с талантливым автором, — сказал он, улыбаясь комсомольской улыбкой.
Пьесу поставили шесть театров, о ней было много написано. Я получила тысячу пятьсот. Больше ни одной моей пьесы союзное Министерство культуры не купило, каждый раз, когда коллегия голосовала «за», Мирский отменял решение собственной властью. Поэтому одной из самых больших радостей развала Советского Союза для меня была ликвидация Министерства культуры на Арбате.
Я продолжала жить по-прежнему, но на мою сберкнижку начали приходить большие по тем временам деньги со спектаклей. Сначала казалось, что это какая-то путаница, что скоро всё заставят вернуть обратно, но постепенно привыкла. Спектакли шли на Урале и в Сибири, я их никогда не видела. Только получала письма от учителей и родителей с просьбами дать советы по воспитанию. Когда через много лет приехала в один из театров, в котором шла пьеса «Анкета для родителей», труппа очень удивилась — они думали, что мне лет шестьдесят и я величественная старушка с клюкой.
Недавно я встретила редактора, ставшего респектабельным господином и изготовляющего литературную макулатуру любовно-детективно-исторического типа. Мы уже были на «ты».
— Слушай, а помнишь, ты был моим первым редактором и наговорил какую-то галиматью о том, что всё в пьесе надо переделать. Я ведь тогда только название и поменяла, — сказала я.
— А ты что думаешь, что я читал там ваши пьесы? Да мне на всё было положить. Я вот ещё мемуары напишу про то, как был первым редактором и у тебя, и у Саши Гафина, и у Лёни Якубовича. Но они-то, в отличие от тебя, всё, как я говорил, переделывали.
Глава 17
ПЛАТЬЕ АМАРАНТЫ
Когда дети пошли в первый класс, перестало хватать времени. Я ещё была перфекционисткой, мне было необходимо видеть, что и дети у меня самые лучшие, и дом самый уютный, и муж самый достойный, и подруги самые верные, и любовники самые нежные. Казалось, что, потратив бешеную энергию, я сделаю гармоничным мир, хотя бы вокруг себя. Неотвязная Даша Волкова ещё жила у нас на голове, а мой роман продолжался. Собственно, это уже был и не роман. Нам было хорошо вместе, но отношения не подразумевали тотального контроля друг за другом, каждый имел своё пространство и дорожил общим. Персонаж не годился в мужья по обычной схеме, я не годилась в подруги по его схеме, но, сознавая несочетаемость, я все же была уверена, что придумаю форму, в которой мы сможем быть вместе. Бывают люди, возле которых мы глупеем и становимся неудачниками, бывают люди, рядом с которыми всё получается и всё не страшно. Подле этого персонажа я становилась сильной, спокойной и уверенной, что справлюсь со всем.
Это была страшная психофизическая зависимость, она даже могла бы стать унизительной, если б он, живущий в более свободном режиме, не зависел бы подобным же образом от меня. Персонажу было негде жить, он снимал квартиры. А профком драматургов объявил, что строит очередной кооперативный дом. И я недрогнувшей рукой написала заявление о том, что прошу предоставить мне однокомнатную квартиру, поскольку проживаю вместе с детьми и бывшим мужем. У меня не было ощущения, что мой брак умер, он был жив и розовощёк, Саша был замечательным отцом, но, когда на второй чашке весов появлялся персонаж, остальное казалось неважным.
Заявление отправилось в сейф, а я отправилась по-прежнему жить двумя жизнями. И всё бы ничего, но собралась комиссия, обсудила заявления на кооператив, вставила меня в первый список, и обожающая старушка позвонила обрадовать, налетев по телефону на мужа. Что уж она там ему говорила с поправкой на маразм, не знаю, но, видимо, мне хотелось побыстрей всё расставить по местам, и чего не договорила старушка, договорила я. Как всегда в подобных ситуациях, Саша сохранил ледяное молчание, а я отправилась звонить персонажу и Дашке.
