У Ранжаны ушло почти полчаса на то, чтобы практически соскрести компанию русских литераторов с пола великой усыпальницы и заставить их снова под палящим солнцем идти километр до первых ворот. У ворот можно было сесть в тени, наблюдая, как истерически фотографируются туристы на фоне удалившегося величественного, божественного, сияющего, легкого, совершенного, воздушного, подобного сновидению, когда б не такая жара, мавзолея.
Особым смаком здесь считалось сняться на каменной скамейке на фоне усыпальницы полулежа, как принцесса Диана. Чтоб не обидеть компанию, я тоже сдала деньги на общую фотку, хотя не вижу ничего вульгарнее съемок возле памятников культуры. В этом есть что-то от надписи: «Здесь был Вася». Или от сайтов знакомств, где бритый пузанчик, снятый на фоне Акрополя, пишет в анкете: «Секс на один-два раза. Готов стать спонсором. Любимая книжка – чековая».
Позже я узнала, что ворота имеют три кастовых входа: для гостей, императорской семьи и служащих. И что в стенах внутреннего двора 288 комнат, где туристы размещались аж сто пятьдесят лет назад. Что по саду бегают обезьяны, попугаи и бурундуки. Но, ясное дело, не в такую погоду...
С изменением освещения Тадж Махал меняет цвет, и лучше всего он в полнолуние, когда становится жемчужным. Особые эстеты приезжают сюда в солнечное затмение. В Индии тема затмения одета в чудный миф о Демоне Раху, отведавшем нектар бессмертия. Солнце и Луна пожаловались на него верховным богам, и Раху отрезали голову. После этого тело Раху умерло, а голова осталась бессмертной и теперь периодически мстит доносчикам, Солнцу и Луне.
Когда Раху глотает кого-то из них, в Индии рекомендуется жестоко поститься и молиться. Если беременная выйдет во время затмения на улицу, малыш родится слепым или с заячьей губой. А человек, схвативший в это время нож, топор и пистолет, может нечаянно убить себя.
– Шумит, ты был в Тадж Махале? – спрашиваю я.
– Я перед этим был в Гималаях, в городах Кулу и Манали. И был настолько тогда потрясен этим, что Тадж Махал не произвел особого впечатления...
– Совсем? – не верю я.
– Пафос обесценивает даже вечные ценности. Индийца к окончанию школы так достают театральными постановками о последних днях императора Шах Джахана, что до того, как туда попадаешь, кажется, что уже провел жизнь в Тадж Махале, и физическое присутствие не добавляет впечатлений... Разве что вспоминаешь слова Рабиндраната Тагора: «Тадж Махал – это слеза на щеке времени...»
Несмотря на вялую работу головного мозга на такой жаре, я заметила в очереди в усыпальницу пару молодых западных парней, осторожно касавшихся друг друга руками. Потом один мой друг, гомосексуалист, рассказал, что Тадж Махал очень популярен в гей-культуре, любящие гомосексуальные пары стремятся посетить мемориал великой любви.
В Индии врачи и правозащитники долгие годы поднимают тему легализации однополой любви хотя бы из соображений эпидемиологической безопасности – цифры ВИЧ-инфицированных в стране ужасают. Однако власти под давлением религиозных элит по-прежнему считают гомосексуализм социальным и юридическим преступлением, наказуемым тюремным заключением.
Поправки в закон об уголовной ответственности за гомосексуализм недавно были в очередной раз отклонены правительством с формулировкой: "... общественная этика должна превалировать над осуществлением любого частного права».
Именно этим в свое время брахманы и аргументировали сожжение вдов...
Недавно перед сном я прочитала в Интернете заявление мелкого околорелигиозного деятеля о проведении гомофобского митинга в центре Москвы, призывающего всех добропорядочных людей «прийти и погромить извращенцев». Казалось бы, «что он Гекубе, что ему Гекуба?», но ночью я все время ворочалась.
И на вопрос Шумита о том, что меня мучит, неожиданно ответила, что мучит меня количество козлов и фашистов в стране, и завтра утром я буду писать об этих своих муках открытое письмо президенту. Пусть и он помучается! Шумит посмотрел на меня с интересом, но утро я начала именно с первого в своей жизни письма подобного рода.
Я наваляла его со всей страстью правозащитницы и была одобрена всеми членами своей либеральной семьи. В полдень приехала на съемку известной программы и решила начать собирать подписи.
Было ясно, что их должны поставить авторитетные натуралы типа меня, поскольку пафос текста состоял в том, что, «считая себя добропорядочными гражданами светского государства, являясь людьми традиционной ориентации, мы глубоко возмущены общественной провокацией, ставящей своей целью оскорбление людей гомосексуальной ориентации».
Я встретила в коридоре Останкино одного известного политического ведущего и прижала его к стенке письмом.
– Извините, – развел он руками, – ничем не могу быть полезен. Я православный гомофоб.
Встретила другого, он ответил:
– Ты что, охренела? Нашла кого защищать! Вечно ты ерундой занимаешься, то бабами, то детьми, то пидорами! Займись большой политикой!
Третий сказал:
– Правильное письмо. Мне немножко текст не нравится, я подредактирую и позвоню тебе через час.
Час все еще длится.
Я позвонила известному правозащитнику, он ответил:
– Это может испортить мне имидж, я отработаю на другой территории.
Не менее известный юрист спросил меня:
– А вы согласовали текст с Администрацией президента? Я позвонила крупнейшему политтехнологу, он заявил:
– Это бросит тень на мой бизнес, мне лучше дать кому-нибудь денег, чем подписывать письма.
Известная артистка поморщилась:
– Конечно, надо их защищать. Это такой позор перед Европой. Но я не могу, у меня двойное гражданство, если я подпишу письмо, это может считаться участием в российской политике, и меня могут лишить западного гражданства.
Популярный политический аналитик, прочитав письмо, удивился:
– А почему православные не могут громить геев, если у нас демократия?
Культовый певец пообещал:
– Я подпишу, если подписанты будут достаточно крутыми. Финансовый магнат предложил:
– Давай перепишем твое письмо и вместо гомосексуалистов напишем лиц кавказской национальности. Тогда подпишу.
Член Общественной палаты сказал:
– Ну, мне некогда такую фигню подписывать... у меня есть дела посерьезней.
Распиаренный на теме борьбы за правду журналист удивился:
– Тебе-то это зачем?
Я поняла, что занимаюсь не сбором подписей, а составлением коллекции постсоветской трусости. Она была разнообразна и изобильна, сложносочиненно декорирована и почти необратима. Пообещав подписать, люди просили перезвонить и отключали мобильные. Электронные почты не срабатывали с десятого раза. Вместо сто девятой предлагалась сто десятая редакция текста. Извинялись, каялись, мялись, жались, острили, ехидничали, врали, прятались... И все это были состоявшиеся популярные весомые персонажи в диапазоне от сорока до шестидесяти!
