Елена промолчала весь вечер; просидела за компьютером, расшифровывая интервью с депутатом. Обычно это делали секретари, но здесь надо было в завтрашний номер.
На экране компьютера появился Айсберг:
– Расскажи о своей жизни за прошедшие дни или спроси, о чем тебе интересно.
Белокурая. У меня все по-прежнему.
Айсберг. Хочешь со мной встретиться?
Белокурая. На какой предмет?
Айсберг. Пообщаться на темы секса.
Белокурая. Если поговорить, то это в «секс по телефону». А если поконкретней, то у меня эти проблемы решены.
Айсберг. Полностью решить этот вопрос невозможно.
Белокурая. Это просто. Надо влюбиться.
Айсберг. В нашем возрасте это невозможно.
Белокурая. Чем старше становишься, тем интересней влюбляться…
Айсберг. Я рад, что у тебя в душе осталась поэзия. Жаль, что она досталась не мне.
Белокурая. Она есть у всех, кто себя не замусорил.
Айсберг. Согласен. Я летом влюбился. В одну женщину. На нудистском пляже в Серебряном Бору. Но так и не решился подойти.
Белокурая. Ты ходишь на нудистский пляж?
Айсберг. А ты нет?
Белокурая. Нет.
Айсберг. Почему?
Белокурая. Потому что в твоем возрасте – это диагноз… Извини. Надо отключиться.
Она вышла на кухню, посмотрела на Караванова и, ожидая сочувствия, спросила:
– Как ты думаешь, почему я живу в таком козлопотоке?
– Потому что тебе нравится быть самой умной, самой красивой, самой сильной! А чтобы это не подвергалось сомнению, необходимо окружить себя козлами… вроде меня, – ухмыльнулся он.
– Но я ищу, ищу… – Она комедийно подошла к окошку, приоткрыла створку и крикнула: – Эй, некозлы, все сюда!
Потом повернулась к Караванову и констатировала:
– Видишь, никто не откликнулся.
– Так ты бы еще шепотом звала! – заметил Караванов. – Помнишь, что такое трагедия? Я совершенно недавно узнал, что этимологически трагедия – это песня ритуального козла, которого приносили в жертву во время мистерии. Он и стал прототипом трагического героя, когда мистерия превратилась в театр.
– Что-то в этом роде нам говорили в университете… Действительно, «песня козла»…
– А катарсис в том и состоит, что зритель отождествлял себя с козлом, а когда козла ножичком чик, зритель радовался тому, что он козел, но оставшийся в живых! – продолжал Караванов.
– И что ты хочешь всем этим сказать? – удивилась Елена.
– То, что ты ведь себя ощущаешь вершителем судеб, а значит, тебе каждый раз нужен новый козел для жертвоприношений. Вот ты их и ищешь… Поэтому тебе не подходят другие животные!
– И ведь похоже на правду… И никакого выхода, – грустно заметила Елена.
– Запомни, выход всегда там, где был вход. Надо просто найти мужество пойти обратно.
– Наверное! А ты уже нашел?
– Пока только первые шаги… – сказал Караванов и пошел в Лидину комнату слушать группу «Тату».
…Утром отметила сквозь сон, как Караванов вышел из дому, пощелкав пряжками сумки и погремев ключом в замочной скважине. После его ухода всегда спалось особенно сладко и спокойно. Елена теперь особенно старалась вставать тогда, когда он уже ушел, и сидеть за компьютером ночью.
Прошло совсем немного времени после его ухода, как возле Елены зазвонил мобильник.
– Привет, это я! – сказал Караванов. Он, видимо, шел по улице с сильным движением, и было очень плохо слышно.
– Привет, – ответила Елена, по голосу было похоже, что он хочет сказать что-то важное.
– Я говорил по телефону с девочкой, – сказал он.
– С какой девочкой? – насторожилась Елена.
– С Лидой. Она хихикает, говорит, мне не понятны ваши отношения, – как-то очень игриво сказал Караванов, и только тут Елена въехала, что, идя по шумной улице, этот идиот по ошибке набрал ее вместо своей возлюбленной.
Собственно, она поняла это не по его голосу, в голосе драйва не было, а по тому, что он говорил про разговор с Лидой. Сама по себе краска «хихикает» была омерзительной ложью, потому что Лида не хихикала. Она так переживала, что почти не показывалась дома.
Елена набрала воздуха в легкие, заставила себя проснуться до конца и прикинуть, как должна разговаривать двадцативосьмилетняя избранница Караванова.
– А что жена? – спросила она с придыханием.
– С тех пор как у нее начался роман, она невменяема. Правда, у нас сразу наладились отношения, – ответил Караванов. – Как ты там?
– А ты как? – спросила Елена.
– Ты как-то странно говоришь… – заметил он.
– Плохо слышно, – проблеяла Елена.
– Я – нормально.
– А ты меня любишь? – Стараясь не прыснуть со смеху, она искала интонацию, как фотомодели ищут походку.
– Люблю, – ответил Караванов вежливо, но без искристости.
«Во дурак! – подумала Елена. – Когда мне Никита это говорит, автомобиль дрожит… Видать, у девчонки в этой жизни совсем плохо с выбором…»
– А давно?
– Всю жизнь, – ответил Караванов немного повеселей, и сразу вспомнилось, что точно так же он говорил это ей.
И, видимо, всем предыдущим женам.
– А когда ты это понял? – Елена повышала интонацию в сторону кукольной, почесывая свободной рукой плохо заживающую коленку.
Коленка опять опухла и намокла. Значит, на свидание с Никитой ее снова надо будет как-то сложно упаковывать: пластырем нельзя, а бинт слетит. Они ведь с Никитой ничего не соображают, когда только притрагиваются друг к другу.
– Я это понял, когда тебя увидел, – упорствовал Караванов в своем новом амплуа.
– Какого это было числа? – уточнила Елена, чтобы сложить пазл.
В трубке подозрительно захрипело, зашипело…
– Подумай сама какого, – ответил Караванов.
– И что с нами будет дальше? – игриво спросила она, хотя запас терпения иссякал, и густой хохот поднимался снизу, как пена в посудомоечной машине.
– Я сниму квартиру… и ты от меня избавишься, – сказал Караванов, наконец, все сообразив.
– Не сильно же ты у меня умен, – вздохнула Елена.
На смену хохоту пришла острая материнская жалость. Старый дурак звонит девчонке и даже не может правильно попасть в номер. С рукой что-то происходит…
Вспомнила анекдот про жену, которая говорит мужу: «Ты такой мудак, полный мудак, что даже на конкурсе мудаков займешь второе место. Почему второе? Да потому что ты – мудак!»
