Когда они пришли в себя, то обнаружили, что лежат поперек кровати, запутавшись в одеяле и простынях. Все время, пока переворачивались и выпутывались, они смеялись – хохотали в голос, как ненормальные. Наконец Игорь рывком сел на постели, сбросив одеяло на пол, и положил Галинкину голову к себе на колени.
– Может, поспишь? – предложил он.
Положение для сна, что и говорить, было самое подходящее.
– Ага, – хмыкнула Галинка, – так я тебе и усну! Сам так смотрит, что ослепнуть можно, а хочет, чтоб я дрыхла, как сурок.
– Не выспишься, будешь завтра сонная. Что я тебя, по вулканам на руках таскать буду?
Утром Галинка должна была поехать в Тиманфайю, в вулканический заповедник, и Игорь предложил ехать вместе. Если бы он сказал, что никуда они завтра не поедут, а проведут весь день в кровати, или у океана, или на балконе – да все равно где, хоть на люстре под потолком! – она бы так этот завтрашний день и провела. Но он сказал то, что сказал, и Галинка с удовольствием подтвердила:
– Да, будешь таскать. На руках по вулканам. А надоест, бросишь в первый попавшийся кратер. В набежавшую волну.
Она сказала это тоном шутки, но вообще-то нисколько не шутила. Если бы она ему надоела, то предпочла бы застыть в лаве, как доисторическое, никому не нужное насекомое.
– Ладно, – легко согласился он. – Буду таскать. Только вряд ли мне это надоест. Так что на экстремальное купание в кратере не надейся.
– Думаешь, я экстрим люблю? – притворно обиделась она. – Думаешь, мне адреналинчику не хватает?
– Не думаю.
Улыбка у него была едва заметная, в уголках губ. У Галинки сердце замирало, когда она ловила взглядом его улыбку.
– А откуда ты знаешь, чего мне не хватает? – тут же спросила она.
– Вообще-то не знаю. Ничего я про тебя не знаю. Хотя… Кажется, что знаю. То есть не знаю, а… Слушай, я с тобой совсем поплыл! Черт не разберет, что говорю.
«Черт, может, и не разберет, а я разбираю», – подумала Галинка.
– Говори, говори. – На его лице никто не заметил бы волнения. Но она заметила. – Что хочешь, то и говори.
– Надоем тебе, – усмехнулся он. – Буду болтать, быстрее надоем, чем мог бы.
– Смотри, какой пророк выискался! – сердито воскликнула она.
– Ну не сердись. – Игорь подсунул руку Галинке под плечи, приподнял, поцеловал ее в нос и снова положил ее голову к себе на колени. – А хочешь, сердись – красиво у тебя выходит. Пророк… Я сейчас не то что на будущее, на текущую минуту ничего не понимаю. Но все-таки временно могу соображение включать.
– И что ты, интересно, соображаешь своим соображением?
– Что тебя мужики должны бы уже до тошноты заговорить.
– Почему? – удивилась Галинка.
– А как не пожалиться на свою горькую судьбу, когда такой веселящий газ под боком? Ты – веселящий газ, – уточнил он.
– Практически наркота, – хмыкнула Галинка. – Брось глупости говорить, свет ты мой ясный. – Она назвала его так с насмешливой интонацией, но тут же почувствовала, как он вздрогнул, и повторила: – Ну да, свет ты мой ясный. А как еще? Я, знаешь ли, привыкла правду-матку в глаза резать.
– А я, знаешь ли, подумал: не ширнуться ли еще разок на ночь, если уж я такой ценный наркотик раздобыл? Что ты на это скажешь?
– Ничего не скажу.
Она в самом деле не произнесла больше ни слова. Во всяком случае, во все долгие минуты после того, как поцеловала Игоря в тот самый уголок губ, где, никому не видимая, жила улыбка, и до того, как упала на его ходуном ходящее плечо.
Да и после этого они не разговаривали тоже, потому что наконец уснули.
Как только Галинка попала на Лансароте, ей показалось, что вулканов на этом небольшом острове, как в подмосковном лесу грибов. А теперь она думала, что все лансаротские вулканы, наверное, зародились на совсем уж крошечном участке – вот здесь, в Тиманфайе. А потом разбежались отсюда куда глаза глядят.
Лансароте в самом деле был маленький, но при взгляде на Тиманфайю начинало казаться, что остров не имеет границ. Поля, покрытые черной вздыбленной лавой, расстилались сколько хватало взгляда. Как будто прошел по земле гигантский плуг и навеки ее вспахал. Или, вернее, не по земле – так, как Тиманфайя, наверное, выглядела планета Марс.
– Мрачно? – спросила Галинка, отрывая взгляд от этого космического пейзажа.
Они стояли на горе, и вся Тиманфайя разворачивалась перед ними, как холст с непонятным рисунком.
– Да нет, хорошо, – ответил Игорь. – Ничего лишнего. – Галинка засмеялась. – Что? – спросил он.
В его голосе не было ни тени той самолюбивой обиды, которой слабые люди встречают любые проявления чужих чувств, подозревая, что эти чувства призваны их оскорбить.
Он смотрел с интересом: ему хотелось знать, почему Галинка смеется.
– Да просто… Ты же все про этот остров сказал, – объяснила она. – Я вот не понимала, почему он мне таким необычным кажется. А оказывается, все про него просто: ничего лишнего.
– Ну, положим, все непросто. – Он улыбнулся своей невидимой улыбкой. – После тридцати лет думать, что в жизни все просто, могут только идиоты.
– Я и не думаю, что в жизни все просто, – обиделась Галинка. – И вообще, мне еще нет тридцати. Но это же правда! – запальчиво добавила она. – Здесь же правда ничего лишнего.
– Это-то и непросто. Чтобы в десяти линиях было все, что можно сказать о мире… Хватит, Галинка! – вдруг засмеялся он. – Если я еще одно слово в таком духе изреку, то идиотом должен буду считать не кого-то абстрактного, а себя.
– А я вот возьму и твои слова без спросу в путеводитель вставлю, – пригрозила она.
– Дарю, – великодушно разрешил Игорь. – Все свои бесценные слова дарю тебе к Новому году. Который, между прочим, наступает сегодня ночью, не забыла?
– Забыла! – ахнула Галинка. – Сегодня, что ли, тридцать первое декабря?
– Несомненно.
«Интересно, где мы будем Новый год встречать? – подумала она. – А вообще-то все равно! Где скажет».
При мысли о том, что новогоднюю ночь она проведет с этим вот мужчиной, который обнимает ее, глядя на росчерк вулканных вершин на низком, затянутом тучами небе, а волосы, темно-русые, лежат у него на лбу таким же росчерком, – при одной этой мысли Галинка почувствовала себя так, как чувствовала она себя только в детстве, когда ей снилось, будто идет она по обыкновенной улице, идет, а потом вдруг прямо с места, без разбега взлетает в воздух, и все переворачивается у нее внутри от этого неожиданного, пугающего счастьем взлета.
Игорь так засмотрелся на эти свои десять линий, которые говорят о мире все, что Галинке жаль было отвлекать его от этого зрелища. Тем более что самой ей при этом так же хорошо было смотреть на него, как ему на вздыбленную лаву и вулканы. Нет, не так же, гораздо лучше ей было на него смотреть – на все его линии!
