— Ты бы, котик, лучше порадовался на женушку в обновках. Показать?
— Вернусь — тогда с удовольствием… Только ты уж, пожалуйста, без меня ничего такого больше не покупай.
— Когда выезжаешь?
— За мной зайдет машина. Ты меня проводишь?
— А тебе бы хотелось?
— Конечно, радость моя.
— Ах, я так устала… Может быть, Алеша тебя проводит.
— Но он, наверное, тоже устал. И потом, я же налегке…
— Я готов, — сказал Алексей. После сегодняшнего разговора ему было неловко оставаться с Адой.
— И вот еще что, козлик мой. Клава мне как-то говорила, что давно мечтает покататься на ЗИМе. Может, и ее прокатите, раз уж пошла такая пьянка. Заодно купит маме папирос на вокзале.
— Я куплю, — вызвался Алексей.
— Доставьте Клавочке удовольствие. Клава, скажите же…
И Ада пристально посмотрела на Клаву. Домработница вздрогнула, зажмурилась и сказала:
— Да уж так хочется, Севолод Иваныч! Буду потом подружкам рассказывать, как на машине каталась.
Только успели попить чаю и прожевать бутерброды, как в двери позвонил Борис, личный шофер академика, с поразительно уместной для такой профессии фамилией Руль.
— Пора, Всеволод Иванович.
— Мы, Боря, сегодня с эскортом, если ты не против, — пошутил академик.
— Или! — отреагировал Борис. — Кабриолет большой, просадки не будет. Присели на дорожку.
— Да, чуть не забыла, — поцеловав мужа в щеку, сказала Ада. — Если не трудно, на обратном пути сделайте крюк до «генеральского», купите буженинки полкило.
— Есть! — по-военному ответил Борис и распахнул входную дверь. — Прошу.
Едва на улице хлопнула дверца автомобиля, Ада опрометью кинулась в комнату матери.
— Мам! Голубонька, сделай большой расклад.
— Можно. Святок нет. Четверг. Опять же, луна беременеет — Князев день высвечивает.
— Мне бы знать, он ли?
— Он, он! Кольцо, вода не врут. Огонь в зеркалах его показывал.
— А меня ты трефовой думаешь?
— Окстись, червонная ты, замужняя, да ясная. Достань мои свечи.
Ада открыла шкафчик и сняла с полки две свечи в подсвечниках из козьего рога.
— И колоду новую из шкатулки достань. Потереби, поговори, подумай загаданное, да под задницу положи. Старую на пасьянсы пустим.
Ада уселась на карты и протянула ладони к зажженной свече.
— Мам, а ему ты на пикового ставишь?
— Нет. Он двойной, потаенный, переменчивый. Глаза, заметила, разные? Груб и тонок, добр и зол. Глазами в небо смотрит, а ноги в болоте увязли. Если простенько, по-цыгански, то можно и пикового положить. Но я ж на судьбу смотрю, да и не покровитель он тебе. Кину малую аркану… Ну, тридцать шесть картей, четырех мастей, всю правду про крестового короля, раба Божия… — совсем тихо забормотала над колодой мать, медленно выкладывая карту за картой под второй свечой, только давая Аде сдвигать тонкими нежными пальчиками левой руки. А потом зависла над столом, вся подавшись вперед с непонятным выражением лица.
— Я возьму папиросочку? — попыталась вырвать мать из оцепенения Ада.
Та молча, с отсутствующим видом кивнула.
— Неужели приворожу? — Ада почувствовала внутри жесткое, вибрирующее напряжение.
— Приворожишь, приворожишь, — рассеянно сказала мать, глядя в пространство. — К добру ли…
— Что видишь-то? — встрепенулась Ада.
— Карта путается. Ладно, сам он путаный. Но и черви твои двоятся. И не Всеволода, для тебя пикового, дом это. Туз бьет. Десятка и шестерка пикей рядом. Такое раз на тыщу или мильон бывает.
— Так что же, дорожка смертная? Чья?
— Не пойму. Рябь, двоение. Вальты сплошные — суета, да не пустая, с пиками связанная. Восьмерки — сплетни, болтовня, раздоры. И все путается. Видишь, дама черная — и то не говорят, покровительница или зло. Ой, девонька, две дамы его в узелок. Вот ты, а вот молодая, бубонвая, свободная… Два ребенка, что ли? Или хлопоты? Но ваши это вальты. А вот две беды под сердцем и на сердце. А в ногах-то — разлуки две. Сколько лет гадаю, такого не видала, три карты все связали.
— Что ж делать-то? Погодить?
— Нельзя годить. Два дня до воскресенья осталось. Карты на порожке разлуку держат. Да и сама думай: в воскресенье отбайло твой вернется. А этот уже заговоренный. Снимать — не наводить. Это уже с ним делать надо. Тогда рассказать придется. Оставить как есть — от дурноты и себя и тебя порешить может. Приворот сильнейший. Нет уж. Все сходится. И по картам, и по луне, и по регулам. Будем делать, что решили. Нам ведь не он нужен, а внученька. Иди теперь, ополоснись, покушай чего-нибудь и ложись. И чтоб завтра с утра пораньше не показывалась. Жди часикам к шести. Я все устрою.
Алексей с Клавой вернулись, когда Ада еще принимала душ. Выключив воду и потянувшись за махровым полотенцем, она услышала их шаги и голоса. «Вот черт! — подумала она. — Не стоило бы ему сегодня на глаза показываться, но с голоду помираю». Она все же решилась и, запахнувшись в халат, вышла из ванной.
Умница мама догадалась-таки увести их в столовую, откуда доносились голоса и позвякивание посуды. Ужинают… Ада залезла в буфет, извлекла оттуда пачку вафель и принялась их с жадностью грызть, роняя крошки на халат. В кухню вошла Клава с чайником.
— Ой, что ж вы тут, Ада Сергеевна. Идите поужинать как следует.
— Спасибо, Клава, что-то не очень хочется… Голова разболелась…
— Вы бы капельки приняли какие или порошочки. Нам тут Анна Давыдовна сказала, что мы все завтра к Котлуковым едем, на дачу. Так, может, я останусь, пригляжу тут за вами. Анна Давыдовна лучше мово с Никитушкой справится, а Лексей Ивардыч — человек молодой, дитя-то и на ручках понести может, ежели что…
Ада порывисто обняла Клаву и поцеловала в морщинистую щеку.
— Клавочка, ты такая добрая… Нет-нет, поезжай обязательно. Тебе тоже надо отдохнуть. А я, пожалуй, останусь.
— Да какая у меня работа, чтобы устать? Чай, не на сенокосе.
— Езжай, езжай.
Когда все разошлись по своим комнатам и погасили свет, Ада тихонько прокралась на кухню и в темноте съела городскую булку с большим куском ветчины и закусила целой банкой сгущенки.
Завтра. Все решится завтра.
Она долго не могла заснуть, ворочалась, но потом незаметно для себя прикорнула. Сквозь сон она слышала плач Никитушки, недовольного тем, что его побеспокоили не вовремя, а теперь еще и одевают, приглушенные голоса, стук захлопывающейся двери, урчание автомобильного мотора.
«На такси поехали», — подумала Ада и крепко заснула.
