Женя, заверченная Марусей, работой, непростыми и странными отношениями с Андреем, успокоилась. Грустила по Асе теперь больше всех Маруся. Но и она горевала недолго. Детская душа! Скорая на любовь и легкая на разлуку.
Спустя годы объявился Женин бывший муж. Приехал победителем. В твидовом пиджаке, кашемировом (цена видна невооруженным глазом) свитере, длинном пальто, которое почему-то хотелось потрогать. Очки в тонюсенькой оправе, вместо буйных волос – коротко стриженный и, увы, седой ежик. Человек из другого мира. Чужой.
Чему удивляться? Там он, разумеется, преуспел (Женя в этом не сомневалась). Женился на тоненькой польке с платиновыми, по пояс, волосами. Родил двух сыновей. В общем, полностью состоялся. Женя за него искренне радовалась и мечтала, чтоб в Маруське сказались его честолюбивые и талантливые гены. Сводил Женю и Марусю в дорогущий ресторан – имитацию корабля на воде, не скупился, все показывал фотографии своего дома в Сиэтле, машин, польки и мальчишек. Было видно, что сам любовался и не верил, что все это происходит с ним. Подарков не привез, боялся ошибиться с размером. А вот деньги все вернул, тот старый долг – с лихвой. «Эх, мама, – подумала Женя, – все-таки людям нужно верить!»
А потом заболела Соня. Сначала начала худеть, перестала радоваться запрещенным когда-то вкусностям. Женя всполошилась – рентген сразу подтвердил диагноз. Без возможностей на надежду. Оперировать никто не брался – возраст. И стадия – о чем вы говорите? Женя пометалась, и теперь оставалось только Бога молить, чтобы он избавил хрупкую и слабую Соню от мучений. Болей, к счастью, не было, Соня просто худела и медленно угасала. Врачи говорили, что в этом возрасте все происходит медленно, но более или менее спокойно. Радовалась и этому.
Последние два месяца Женя почти жила у соседки, наняла медсестру из поликлиники (теперь было на что). Иногда сама, не дождавшись медсестры, делала обезболивающий укол – долго искала подобие мышцы, но получалось все равно подкожно. Ночью, куря на маленькой Сониной кухне, думала о превратностях судьбы, о том, как к ее берегу случайно «прибились» эти две старухи, ставшие – теперь она уже это осознавала точно – родными, ее семьей, и что с ними прожита большая часть ее, Жениной, и, кстати, Марусиной жизни.
На похоронах было четыре человека: Женя, Маруся, Женина мать и медсестра из поликлиники. Именитому племяннику не дозвонились. Он, видимо, был в отъезде.
После похорон и подобия поминок – нарезали винегрет, сварили картошку, разделали селедку (было жарко, есть совсем не хотелось), – отправила мать с Марусей домой и осталась одна в квартире сестер.
Долго сидела – сначала в Асином вольтеровском кресле, потом на тахте у Сони, – ни о чем не думала. Хотя нет, думала, что все-таки надо дозвониться до артиста, узнать, куда девать все эти вещи – наверняка он захочет взять старую и теперь такую ценную Асину мебель, – и испросить разрешения забрать на дачу Сонину тахту и чешские полки.
Спустя две недели дозвонилась до артиста. Он поохал, поцокал языком, сказал, что родни и вовсе не осталось, и даже всхлипнул. Был очень словоохотлив, а Жениного вопроса о вещах и мебели испугался, сказал, что ничего ему не нужно. Вот фотографии заберите себе, я потом как-нибудь заеду.
– Да, ищите завещание, я знаю, что Соня писала, я даже давал ей домашнего нотариуса.
Женя растерялась и возмутилась:
– Ищите сами, это же все ваше!
– Думаю, что нет, – загадочно усмехнулся артист.
Женя потихоньку начала разбирать бумаги; ей все казалось, что она делает что-то неприличное. Правда, в Сонином любимом баре она быстро нашла тоненькую прозрачную папочку. Раскрыла – и удивлению ее не было предела.
Единственное ценное украшение – небольшие сережки с сапфиром и жемчугом отходили Марусе, опаловая брошь с травмированной бриллиантовой бабочкой – Жене. Но главное, главное – квартира и все (господи!) ее содержимое было завещано ей, Жене, и еще какому-то Хвостову Анатолию Илларионовичу, 1925 года рождения. Что все это значило? Не артисту, любимому и единственному племяннику, а какому-то мифическому Хвостову. Да и кто он, внебрачный сын Аси? Соня была как-то совсем молода для матери.
Мучаясь стеснением и извиняясь, опять позвонила артисту. Он не удивился, что не указан в завещании, небрежно отмахнулся (видимо, торопился), а после вопроса о Хвостове замолчал и стал что-то долго и мучительно вспоминать. И вспомнил, что была в семье такая фамилия, да-да, по мужу у какой-то рано умершей сестры по матери или племянницы. Он сказал, что поищет телефон этого самого Хвостова, но надолго исчез. И Женя решила искать Хвостова сама, через Мосгорсправку.
Адрес дали быстро, помогло редкое отчество «Илларионович». Жил этот Хвостов недалеко – в Теплом Стане. Поехала к нему утром, когда Маруся была в школе, без особой надежды его застать в это время дома. Но дверь открыл сам хозяин.
Долго и путано Женя объясняла, кто она и по какому поводу пришла. Хвостов, пожилой коренастый дядька в несвежей майке и очках с бифокальными стеклами, угрюмо слушал ее, по-бычьи наклонив вперед крупную голову. Без удовольствия пригласил Женю войти в квартиру. На кухне Женя выложила на стол папочку с завещанием. Пока Хвостов долго искал очки для чтения, опять закуривал, внимательно разглядывая бумаги, Женя оглядывала запущенное и явно холостяцкое жилье и все строила догадки. Хвостов поверх съехавших на нос очков грозно уставился на Женю и резко, даже угрожающе спросил:
– Объявились, значит, прелестницы?
Женя вздрогнула и испуганно спросила:
– Это вы, простите, о ком?
Хвостов смерил ее долгим взглядом, видимо, раздумывая, стоит ли вообще начинать с незнакомкой тяжелый разговор, но все же решился. Еще раз уточнил, действительно ли она ничего не знает об «этой истории». Женя клялась и отрицательно мотала головой.
И Хвостов начал свой рассказ. Его мать, Вера, была сестрам родной теткой, сестрой их матери. Тут Анатолий Илларионович замолчал и с кряхтением достал с антресолей старый пакет с фотографиями. Потом сунул Жене под нос размытое временем желтоватое фото – фото матери. Даже на этом смазанном снимке было видно, что Вера – красавица. С легкими, светлыми волосами, вздернутым носом и широко расставленными, распахнутыми светлыми глазами.
– Красавица! – искренне сказала Женя.
– Да, только убогая.
– Как это? – испугалась Женя.
– Ходила, как утка, хромая была. Но сосватали, и вышла замуж. Как казалось тогда, удачно. Илларион Хвостов был уже набиравшим силу адвокатом. Был высок, хорош собой, образован, но страшно беден. А мать – из зажиточной семьи. Впрочем, все они там были не бедные, – раздраженно заметил Хвостов. – И его купили. За матерью дали хорошее приданое: цацки, шубы, мебель и, роскошь по тем временам, – две отдельные комнаты. Тогда ведь все с родителями жались. Мой дед был гравером.
Хвостов женился, но мать не полюбил и даже не жалел, относился брезгливо – инвалид. Изменять ей начал практически с первого дня, но самая гадость случилась потом. На дачу в Болшево, я тогда был грудной, мать взяла с собой племянниц – четырнадцатилетнюю Асю и десятилетнюю Соню. Ей – помощь, и девки – на воздухе.
