Всю жизнь все ловились, как на крючок, на ее красоту. Глупые тупые рыбы с пустыми и обреченными глазами! Хотя им всем и всегда было нужно одно. Никому не была нужна она сама, ее душа. Впрочем, и ей до чужих душ… Пошли все к черту.
А тогда казалось, что жизнь – как песня. Детей не хотела. На черта? Видела у знакомых, подруг не было: сопли, свинки, ветрянки, сады и школы, внуки и невестки. Уже к тридцати – изношенные тела и лица. Она хоть продержалась.
Вспомнить, конечно, есть что. Что говорить? Один моряк чего стоил! Прилетал к ней на два часа, просто чтобы увидеть. Красивый мальчик. Наивный. Она тогда здорово увлеклась. А полковник? Сильный мужик, как сейчас сказали бы, брутальный. Хотел бросить семью, детей, на все был готов. А она как представила, что по гарнизонам… Увольте. Он тогда в Афган поехал. Поспешил к себе на похороны.
А хирург? Вскрывал ей гнойник на пальце – так, ерунда, мелочь. И глаза, полные слез. У него! А она смеялась.
– У тебя болевой порог низкий! – сказал он тогда. – Ты не чувствуешь боли!
Что есть, то есть. Хирург этот предлагал все бросить и свалить в Штаты.
– А муж? – она делала удивленные глаза.
– Не смеши, – отвечал он.
Она сделала вид, что обиделась. В общем, потом этот хирург в Штаты таки свалил. Слышала, что процветает. Ну и черт с ним.
Был еще архитектор. Писал стихи, хорошие, между прочим, стихи, она в них толк понимала. Хотел построить терем из розовых гладких бревен и увезти ее туда, в еловый темный лес. Она тогда смеялась: я – только во дворец. Он потом умер, кстати, быстро сгорел – за три месяца, от рака. Хорошо, что не заселились в терем.
Был еще и артист из театра оперетты. Это вообще смешно. Несерьезно. Но был красив как бог. Правда, с элементами голубизны. Черт и с ним. Это – из длительных. Ну, более-менее «по-сурьезу».
А так. Инженеришка из КБ. Резал вены – дурак, видел же, что не по Сеньке шапка. Водитель-дальнобойщик. Кулаки с ведро. Когда обнимал, от страха падало сердце, а потом было смешно – дикарь, в общем. Летчик себя тоже не оправдал. Думала: летчик, романтично. Форма, фуражка, голубая рубашка под цвет глаз, покоритель воздушного океана. А оказался слабак. Во всех смыслах. Ну, и так далее. Не о чем говорить.
К сорока вышла замуж – испугалась. Одиночества. По какой любви, о чем вы? Кто, как не она, знает, как быстро это проходит: вулканы страстей, пожары эмоций – а дальше труха, пепел. Воспоминания. Когда приятные, а когда не очень. Решила, что выйдет «по голове». Думала тогда, что это самое верное.
Выбирала долго. Выбрала. Если «по голове», то не прогадала. Чай, кофе в постель, домработница – «береги, любимая, свои прелестные ручки». Парикмахер, массажист на дом, водитель к подъезду. Дача в Малаховке – камин, зимний сад, квартира на Смоленке – четыре комнаты, потолки – четыре с половиной. Бронзовые люстры, персидские ковры, мейсенские сервизы. Спальня из карельской березы. Вдовец без детей. Куда лучше? А про то, что тошнит, знала только она.
Ушла в отдельную спальню. Он не возражал. Он вообще никогда ей не возражал. Слова грубого за всю жизнь, за все пятнадцать лет не услышала. Не жизнь, а рай.
Хочешь – читай, хочешь – смотри кино, хочешь – пой. Кстати, она когда-то неплохо пела. Говорили, у нее меццо-сопрано. Нужно было развивать, потенциал был. Она не стала.
Тогда у нее было много всяких дел, не до учебы. Пробовала вязать – бросала через полчаса. Занятие для идиоток. Вышивать на пяльцах? Извините. Однажды захотела рисовать – муж купил холсты, подрамник, краски. Постояла у мольберта два дня. Потом надоело. Один раз съездила в Третьяковку. Побродила по залам. Было хорошо. Больше не поехала.
Муж сутками на работе. Нет, это, конечно, хорошо, но одной тоже тоска. Звонить некому. Родственников нет, подруг, как известно, – тоже. С соседками не общалась – тупые наседки, в голове одни тряпки и дети, куда им с ней?
Она, конечно, тоже могла прошвырнуться по магазинам. Иногда ей это даже было в кайф. Кредитка неисчерпаема, иногда накупит платьев, туфель, сумок, дома померяет, покрутится перед зеркалом – а потом все забросит. Куда носить?
Нет, конечно, бывали выходы-приемы, премьеры. Но и там от всех мутило. Разговоры неинтересные – мужики все по бизнесу, их жены в основном молодухи – старые на свалке. А смотреть на этих девок, свежих и длинноногих, на их упругую кожу, дельфиньи тела… Увольте. Зачем ей отрицательные эмоции.
Попробовала жить на даче. Стала разводить цветы. Неинтересно. Цветы у нее почему-то не приживались, гибли. Какой смысл?
Впрочем, на даче бывало неплохо. Сосны, в доме вкусно пахло деревом и камином. Можно было зажечь свечи, забраться в глубокое кресло и мелкими глоточками, согревая во рту, пить коньяк. Ну, это день, два. А от себя ведь никуда не деться. Себя всегда берешь с собой.
Иногда представляла, что у нее есть дети, например красавец-сын или красавица-дочь, и внуки. Нет, увольте! Она не лукавит: ни разу не пожалела, что не родила. Живут же люди без детей и не тужат, живут друг для друга, для себя. Друг для друга не хотелось, а для себя она жила всю жизнь. И что, ей от этого легче?
Однажды совсем очумела от тоски – нашла родственников, дальних, по отцу, поехала к ним в Апрелевку. Там домик дощатый на шести сотках, огород. Куча детей и внуков, все ей были вроде рады. А она сорвалась через два часа, хорошо, что водителя не отпустила. Посылала им раз в месяц какие-то деньги и больше ничего знать не желала.
Она встала и прошлась по комнате. В полумраке гостиной на стене поблескивали от света уличного фонаря ее фотографии. Девятнадцать, двадцать пять, тридцать лет. Дальше не надо. Она задержалась около них и усмехнулась. Потом подошла к окну и уткнулась лбом в холодное стекло.
В окне она опять увидела свое отражение. Зеркало разбить можно. А вот окно – полная глупость. Она же не идиотка.
Лет десять назад она увлеклась – ботокс, подтяжки, лифтинг, пилинг. Предлагали кучу всего – почуяли ее кошелек. Результат сначала вроде бы был, ей даже нравилось. Лицо стало гладким как яйцо, неживое – брови не поднимались, уголки рта зависали. Потом увидела таких же, как она. Все на одно лицо, овал, глаза, губы… Все похожи на рыб, просто косяк из полудохлых рыб. Противно.
Ходить в фитнес? Там опять эти сопливые куклы. Смотрят на нее с усмешкой.
Муж считал, что у нее депрессия. Какая, к черту, депрессия? Просто она все про себя понимает. Все, до копеечки. Тогда была жизнь. А сейчас? Эта обвисшая грудь, складки на бедрах, волосы на расческе, пожелтевшие ногти.
Она усмехнулась. Никто из ее прежних любовников ее бы не узнал. Да и слава богу. Они, конечно, тоже не молодели, но они мужчины, это для них не трагедия.
А для нее это все – конец жизни. Ждать, когда будет еще хуже? Еще гнуснее? Чтобы тошнило уже от себя? Зачем это все, какой смысл? Завести молодого любовника? Запросто. Времени свободного уйма. Денег тоже. Ее никто не контролирует. Поехать с ним в Париж, в Ниццу, умирать от его гладкого смуглого тела, заглядывать ему в глаза, предлагать любые шмотки, купить машину. И знать, что он спит с тобой только потому, что ты – богатая и щедрая старуха. Знать, что он ненавидит тебя за это и себя заодно. Нет уж, увольте. Такого возвращения к жизни ей не надо. Сходить с ума от стыда и бессилия? Это не ее путь.
