Глава 3
На разрисованных райскими цветами тарелках с
чёрной широкой каймой лежала тонкими ломтиками нарезанная сёмга, маринованные
угри. На тяжёлой доске кусок сыра со слезой, и в серебряной кадушке, обложенной
снегом, – икра. Меж тарелками несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных
графинчика с разноцветными водками. Все эти предметы помещались на маленьком
мраморном столике, уютно присоединившемся к громадному резного дуба буфету,
изрыгающему пучки стеклянного и серебряного света. Посреди комнаты – тяжёлый, как
гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на ней два прибора, салфетки,
свёрнутые в виде папских тиар, и три тёмных бутылки.
Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором
что-то ворчало. Запах от блюда шёл такой, что рот пса немедленно наполнился жидкой
слюной. «Сады Семирамиды»! – подумал он и застучал по паркету хвостом, как
палкой.
– Сюда их, – хищно скомандовал Филипп
Филиппович. – Доктор Борменталь, умоляю вас, оставьте икру в покое. И если
хотите послушаться доброго совета: налейте не английской, а обыкновенной
русской водки.
Красавец тяпнутый – он был уже без халата в
приличном чёрном костюме – передёрнул широкими плечами, вежливо ухмыльнулся и
налил прозрачной.
– Ново-благословенная? – осведомился он.
– Бог с вами, голубчик, – отозвался хозяин. –
Это спирт. Дарья Петровна сама отлично готовит водку.
– Не скажите, Филипп Филиппович, все
утверждают, что очень приличная – 30 градусов.
– А водка должна быть в 40 градусов, а не в
30, это, во-первых, – а во-вторых, – бог их знает, чего они туда плеснули. Вы
можете сказать – что им придёт в голову?
– Всё, что угодно, – уверенно молвил тяпнутый.
– И я того же мнения, – добавил Филипп
Филиппович и вышвырнул одним комком содержимое рюмки себе в горло, – …Мм…
Доктор Борменталь, умоляю вас, мгновенно эту штучку, и если вы скажете, что
это… Я ваш кровный враг на всю жизнь. «От Севильи до Гренады…».
Сам он с этими словами подцепил на лапчатую
серебряную вилку что-то похожее на маленький тёмный хлебик. Укушенный
последовал его примеру.
Глаза Филиппа Филипповича засветились.
– Это плохо? – жуя спрашивал Филипп
Филиппович. – Плохо? Вы ответьте, уважаемый доктор.
– Это бесподобно, – искренно ответил тяпнутый.
– Ещё бы… Заметьте, Иван Арнольдович,
холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками
помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. А
из горячих московских закусок – это первая. Когда-то их великолепно
приготовляли в Славянском Базаре. На, получай.
– Пса в столовой прикармливаете, – раздался
женский голос, – а потом его отсюда калачом не выманишь.
– Ничего. Бедняга наголодался, – Филипп
Филиппович на конце вилки подал псу закуску, принятую тем с фокусной ловкостью,
и вилку с грохотом свалил в полоскательницу.
Засим от тарелок поднимался пахнущий раками
пар; пёс сидел в тени скатерти с видом часового у порохового склада. А Филипп
Филиппович, заложив хвост тугой салфетки за воротничок, проповедовал:
– Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть
нужно уметь, а представьте себе – большинство людей вовсе есть не умеют. Нужно
не только знать что съесть, но и когда и как. (Филипп Филиппович
многозначительно потряс ложкой). И что при этом говорить. Да-с. Если вы
заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет – не говорите за обедом о
большевизме и о медицине. И – боже вас сохрани – не читайте до обеда советских
газет.
– Гм… Да ведь других нет.
– Вот никаких и не читайте. Вы знаете, я
произвёл 30 наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете? Пациенты, не
читающие газет, чувствуют себя превосходно. Те же, которых я специально
заставлял читать «Правду», – теряли в весе.
– Гм… – с интересом отозвался тяпнутый,
розовея от супа и вина.
– Мало этого. Пониженные коленные рефлексы,
скверный аппетит, угнетённое состояние духа.
– Вот чёрт…
– Да-с. Впрочем, что же это я? Сам же
заговорил о медицине.
Филипп Филиппович, откинувшись, позвонил, и в
вишнёвой портьере появилась Зина. Псу достался бледный и толстый кусок
осетрины, которая ему не понравилась, а непосредственно за этим ломоть
окровавленного ростбифа.
Слопав его, пёс вдруг почувствовал, что он
хочет спать, и больше не может видеть никакой еды. «Странное ощущение, – думал
он, захлопывая отяжелевшие веки, – глаза бы мои не смотрели ни на какую пищу. А
курить после обеда – это глупость».
Столовая наполнилась неприятным синим дымом.
Пёс дремал, уложив голову на передние лапы.
– Сен-Жюльен – приличное вино, – сквозь сон
слышал пёс, – но только ведь теперь же его нету.
Глухой, смягчённый потолками и коврами, хорал
донёсся откуда-то сверху и сбоку.
Филипп Филиппович позвонил и пришла Зина.
– Зинуша, что это такое значит?
– Опять общее собрание сделали, Филипп
Филиппович, – ответила Зина.
– Опять! – горестно воскликнул Филипп
Филиппович, – ну, теперь стало быть, пошло, пропал калабуховский дом. Придётся
уезжать, но куда – спрашивается. Всё будет, как по маслу. Вначале каждый вечер
пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет котёл в паровом отоплении
и так далее. Крышка калабухову.
– Убивается Филипп Филиппович, – заметила,
улыбаясь, Зина и унесла груду тарелок.
– Да ведь как не убиваться?! – возопил Филипп
Филиппович, – ведь это какой дом был – вы поймите!
– Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп
Филиппович, – возразил красавец тяпнутый, – они теперь резко изменились.
– Голубчик, вы меня знаете? Не правда ли? Я –
человек фактов, человек наблюдения. Я – враг необоснованных гипотез. И это
очень хорошо известно не только в России, но и в Европе. Если я что-нибудь
говорю, значит, в основе лежит некий факт, из которого я делаю вывод. И вот вам
факт: вешалка и калошная стойка в нашем доме.
– Это интересно…
«Ерунда – калоши. Не в калошах счастье», –
подумал пёс, – «но личность выдающаяся.»
