– Я слишком известен в Москве, профессор. Что
же мне делать?
– Господа, – возмущённо кричал Филипп
Филиппович, – нельзя же так.
Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?
– Четырнадцать, профессор… Вы понимаете,
огласка погубит меня. На днях я должен получить заграничную командировку.
– Да ведь я же не юрист, голубчик… Ну,
подождите два года и женитесь на ней.
– Женат я, профессор.
– Ах, господа, господа!
Двери открывались, сменялись лица, гремели
инструменты в шкафе, и Филипп Филиппович работал, не покладая рук.
«Похабная квартирка», – думал пёс, – «но до
чего хорошо! А на какого чёрта я ему понадобился? Неужели же жить оставит? Вот
чудак! Да ведь ему только глазом мигнуть, он таким бы псом обзавёлся, что
ахнуть! А может, я и красивый. Видно, моё счастье! А сова эта дрянь… Наглая.
Окончательно пёс очнулся глубоким вечером,
когда звоночки прекратились и как раз в то мгновение, когда дверь впустила
особенных посетителей. Их было сразу четверо. Все молодые люди и все одеты
очень скромно.
«Этим что нужно?» – удивлённо подумал пёс.
Гораздо более неприязненно встретил гостей
Филипп Филиппович. Он стоял у письменного стола и смотрел на вошедших, как
полководец на врагов.
Ноздри его ястребиного носа раздувались.
Вошедшие топтались на ковре.
– Мы к вам, профессор, – заговорил тот из них,
у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос,
– вот по какому делу…
– Вы, господа, напрасно ходите без калош в
такую погоду, – перебил его наставительно Филипп Филиппович, – во-первых, вы
простудитесь, а, во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня
персидские.
Тот, с копной, умолк и все четверо в изумлении
уставились на Филиппа Филипповича. Молчание продолжалось несколько секунд и
прервал его лишь стук пальцев Филиппа Филипповича по расписному деревянному
блюду на столе.
– Во-первых, мы не господа, – молвил, наконец,
самый юный из четверых, персикового вида.
– Во-первых, – перебил его Филипп Филиппович,
– вы мужчина или женщина?
Четверо вновь смолкли и открыли рты. На этот
раз опомнился первый тот, с копной.
– Какая разница, товарищ? – спросил он
горделиво.
– Я – женщина, – признался персиковый юноша в
кожаной куртке и сильно покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим
образом один из вошедших – блондин в папахе.
– В таком случае вы можете оставаться в кепке,
а вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, – внушительно сказал
Филипп Филиппович.
– Я вам не милостивый государь, – резко заявил
блондин, снимая папаху.
– Мы пришли к вам, – вновь начал чёрный с
копной.
– Прежде всего – кто это мы?
– Мы – новое домоуправление нашего дома, – в
сдержанной ярости заговорил чёрный. – Я – Швондер, она – Вяземская, он –
товарищ Пеструхин и Шаровкин. И вот мы…
– Это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича
Саблина?
– Нас, – ответил Швондер.
– Боже, пропал калабуховский дом! – в отчаянии
воскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками.
– Что вы, профессор, смеётесь?
– Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, –
крикнул Филипп Филиппович, – что же теперь будет с паровым отоплением?
– Вы издеваетесь, профессор Преображенский?
– По какому делу вы пришли ко мне? Говорите
как можно скорее, я сейчас иду обедать.
– Мы, управление дома, – с ненавистью
заговорил Швондер, – пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на
котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома…
– Кто на ком стоял? – крикнул Филипп
Филиппович, – потрудитесь излагать ваши мысли яснее.
– Вопрос стоял об уплотнении.
– Довольно! Я понял! Вам известно, что
постановлением 12 сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было
уплотнений и переселений?
– Известно, – ответил Швондер, – но общее
собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы
занимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живёте в семи
комнатах.
– Я один живу и работаю в семи комнатах, –
ответил Филипп Филиппович, – и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под
библиотеку.
Четверо онемели.
– Восьмую! Э-хе-хе, – проговорил блондин,
лишённый головного убора, однако, это здорово.
– Это неописуемо! – воскликнул юноша,
оказавшийся женщиной.
– У меня приёмная – заметьте – она же
библиотека, столовая, мой кабинет – 3. Смотровая – 4. Операционная – 5. Моя
спальня – 6 и комната прислуги – 7. В общем, не хватает… Да, впрочем, это
неважно. Моя квартира свободна, и разговору конец. Могу я идти обедать?
– Извиняюсь, – сказал четвёртый, похожий на
крепкого жука.
– Извиняюсь, – перебил его Швондер, – вот
именно по поводу столовой и смотровой мы и пришли поговорить. Общее собрание
просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой.
Столовых нет ни у кого в Москве.
– Даже у Айседоры Дункан, – звонко крикнула
женщина.
С Филиппом Филипповичем что-то сделалось,
вследствие чего его лицо нежно побагровело и он не произнёс ни одного звука,
выжидая, что будет дальше.
– И от смотровой также, – продолжал Швондер, –
смотровую прекрасно можно соединить с кабинетом.
– Угу, – молвил Филипп Филиппович каким-то
странным голосом, – а где же я должен принимать пищу?
– В спальне, – хором ответили все четверо.
Багровость Филиппа Филипповича приняла
несколько сероватый оттенок.
