– Минуточку, – вдруг насторожился Борменталь и
шагнул к двери. Шаги слышались явственно и приблизились к кабинету. Кроме того,
бубнил голос Борменталь распахнул двери и отпрянул в изумлении. Совершенно
поражённый Филипп Филиппович застыл в кресле.
В освещённом четырехугольнике коридора
предстала в одной ночной сорочке Дарья Петровна с боевым и пылающим лицом. И
врача и профессора ослепило обилие мощного и, как от страху показалось обоим,
совершенно голого тела. В могучих руках Дарья Петровна волокла что-то, и это
«что-то», упираясь, садилось на зад и небольшие его ноги, крытые чёрным пухом,
заплетались по паркету. «Что-то», конечно, оказалось Шариковым, совершенно
потерянным, всё ещё пьяненьким, разлохмаченным и в одной рубашке.
Дарья Петровна, грандиозная и нагая, тряхнула
Шарикова, как мешок с картофелем, и произнесла такие слова:
– Полюбуйтесь, господин профессор, на нашего
визитёра Телеграфа Телеграфовича. Я замужем была, а Зина – невинная девушка.
Хорошо, что я проснулась.
Окончив эту речь, Дарья Петровна впала в
состояние стыда, вскрикнула, закрыла грудь руками и унеслась.
– Дарья Петровна, извините ради бога, –
опомнившись, крикнул ей вслед красный Филипп Филиппович.
Борменталь повыше засучил рукава рубашки и
двинулся к Шарикову.
Филипп Филиппович заглянул ему в глаза и
ужаснулся.
– Что вы, доктор! Я запрещаю…
Борменталь правой рукой взял Шарикова за
шиворот и тряхнул его так, что полотно на сорочке спереди треснуло.
Филипп Филиппович бросился наперерез и стал
выдирать щуплого Шарикова из цепких хирургических рук.
– Вы не имеете права биться! – полузадушенный
кричал Шариков, садясь наземь и трезвея.
– Доктор! – вопил Филипп Филиппович.
Борменталь несколько пришёл в себя и выпустил
Шарикова, после чего тот сейчас же захныкал.
– Ну, ладно, – прошипел Борменталь, – подождём
до утра. Я ему устрою бенефис, когда он протрезвится.
Тут он ухватил Шарикова под мышки и поволок
его в приёмную спать.
При этом Шариков сделал попытку брыкаться, но
ноги его не слушались.
Филипп Филиппович растопырил ноги, отчего
лазоревые полы разошлись, возвёл руки и глаза к потолочной лампе в коридоре и
молвил:
– Ну-ну…
Глава 9
Бенефис Шарикова, обещанный доктором
Борменталем, не состоялся, однако, на следующее утро по той причине, что
Полиграф Полиграфович исчез из дома. Борменталь пришёл в яростное отчаяние,
обругал себя ослом за то, что не спрятал ключ от парадной двери, кричал, что
это непростительно, и кончил пожеланием, чтобы Шариков попал под автобус.
Филипп Филиппович сидел в кабинете, запустив пальцы в волосы, и говорил:
– Воображаю, что будет твориться на улице…
Вообража-а-ю. «От Севильи до Гренады», боже мой.
– Он в домкоме ещё может быть, – бесновался
Борменталь и куда-то бегал.
В домкоме он поругался с председателем
Швондером до того, что тот сел писать заявление в народный суд Хамовнического
района, крича при этом, что он не сторож питомца профессора Преображенского,
тем более, что этот питомец Полиграф не далее, как вчера, оказался прохвостом,
взяв в домкоме якобы на покупку учебников в кооперативе 7 рублей.
Фёдор, заработавший на этом деле три рубля,
обыскал весь дом сверху до низу. Нигде никаких следов Шарикова не было.
Выяснилось только одно – что Полиграф отбыл на
рассвете в кепке, в шарфе и пальто, захватив с собой бутылку рябиновой в
буфете, перчатки доктора Борменталя и все свои документы. Дарья Петровна и
Зина, не скрывая, выразили свою бурную радость и надежду, что Шариков больше не
вернётся. У Дарьи Петровны Шариков занял накануне три рубля пятьдесят копеек.
– Так вам и надо! – рычал Филипп Филиппович,
потрясая кулаками. Целый день звенел телефон, звенел телефон на другой день.
Врачи принимали необыкновенное количество пациентов, а на третий день вплотную
встал в кабинете вопрос о том, что нужно дать знать в милицию, каковая должна
разыскать Шарикова в московском омуте.
И только что было произнесено слово «милиция»,
как благоговейную тишину обухова переулка прорезал лай грузовика и окна в доме
дрогнули.
Затем прозвучал уверенный звонок, и Полиграф
Полиграфович вошёл с необычайным достоинством, в полном молчании снял кепку,
пальто повесил на рога и оказался в новом виде. На нём была кожаная куртка с
чужого плеча, кожаные же потёртые штаны и английские высокие сапожки со
шнуровкой до колен. Неимоверный запах котов сейчас расплылся по всей передней.
Преображенский и Борменталь точно по команде
скрестили руки на груди, стали у притолоки и ожидали первых сообщений от
Полиграфа Полиграфовича.
Он пригладил жёсткие волосы, кашлянул и
осмотрелся так, что видно было: смущение Полиграф желает скрыть при помощи
развязности.
– Я, Филипп Филиппович, – начал он наконец
говорить, – на должность поступил.
Оба врача издали неопределённый сухой звук
горлом и шевельнулись.
Преображенский опомнился первый, руку протянул
и молвил:
– Бумагу дайте.
Было напечатано: «Предъявитель сего товарищ
Полиграф Полиграфович Шариков действительно состоит заведующим подотделом
очистки города Москвы от бродячих животных (котов и пр.) В отделе МКХ».
– Так, – тяжело молвил Филипп Филиппович, –
кто же вас устроил? Ах, впрочем я и сам догадываюсь.
– Ну, да, Швондер, – ответил Шариков.
– Позвольте вас спросить – почему от вас так
отвратительно пахнет?
Шариков понюхал куртку озабоченно.
– Ну, что ж, пахнет… Известно: по
специальности. Вчера котов душили, душили…
Филипп Филиппович вздрогнул и посмотрел на
Борменталя. Глаза у того напоминали два чёрных дула, направленных на Шарикова в
упор. Без всяких предисловий он двинулся к Шарикову и легко и уверенно взял его
за глотку.
– Караул! – пискнул Шариков, бледнея.
– Доктор!
– Ничего не позволю себе дурного, Филипп
Филиппович, – не беспокойтесь, – железным голосом отозвался Борменталь и
завопил:
– Зина и Дарья Петровна!
Те появились в передней.
