– Что такое?.. – закричала Зина, появившись в
дверях как привидение, прикрывая на груди расстёгнутую кофточку ладонью, – да как
он…
Шея Филиппа Филипповича налилась красным
цветом.
– Спокойно, Зинуша, – молвил он, простирая к
ней руку, – не волнуйся, мы всё это устроим.
Зина немедленно заревела, распустив губы, и
ладонь запрыгала у неё на ключице.
– Зина, как вам не стыдно? Кто же может
подумать? Фу, какой срам! – заговорил Борменталь растерянно.
– Ну, Зина, ты – дура, прости господи, – начал
было Филипп Филиппович.
Но тут Зинин плач прекратился сам собой и все
умолкли. Шарикову стало нехорошо. Стукнувшись головой об стену он издал звук –
не то «и», не то «е» – вроде «эээ»! Лицо его побледнело и судорожно задвигалась
челюсть.
– Ведро ему, негодяю, из смотровой дать!
И все забегали, ухаживая за заболевшим
Шариковым. Когда его отводили спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень
нежно и мелодически ругался скверными словами, выговаривая их с трудом.
Вся эта история произошла около часу, а теперь
было часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с
лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями,
даже не колыхаясь.
Доктор Борменталь, бледный, с очень
решительными глазами, поднял рюмку с стрекозиной талией.
– Филипп Филиппович, – прочувственно
воскликнул он, – я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к
вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня
гораздо больше, чем профессор, учитель… Моё безмерное уважение к вам… Позвольте
вас поцеловать, дорогой Филипп Филиппович.
– Да, голубчик, мой… – Растерянно промычал
Филипп Филиппович и поднялся навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал в
пушистые, сильно прокуренные усы.
– Ей-богу, Филипп Фили…
– Так растрогали, так растрогали… Спасибо вам,
– говорил Филипп Филиппович, – голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж
простите стариковскую вспыльчивость. В сущности ведь я так одинок… «От Севильи
до Гренады…»
– Филипп Филиппович, не стыдно ли вам?.. –
искренно воскликнул пламенны Борменталь, – если вы не хотите меня обижать, не
говорите мне больше таким образом…
– Ну, спасибо вам… «К берегам священным Нила…»
Спасибо… И я вас полюбил как способного врача.
– Филипп Филиппович, я вам говорю!.. –
страстно воскликнул Борменталь, сорвался с места, плотнее прикрыл дверь,
ведущую в коридор и, вернувшись, продолжал шёпотом, – ведь это – единственный
исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите
на себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать!
– Абсолютно невозможно, – вздохнув, подтвердил
Филипп Филиппович.
– Ну, вот, это же немыслимо, – шептал
Борменталь, – в прошлый раз вы говорили, что боитесь за меня, если бы вы знали,
дорогой профессор, как вы меня этим тронули. Но ведь я же не мальчик и сам
соображаю, насколько это может получиться ужасная шутка. Но по моему глубокому
убеждению, другого выхода нет.
Филипп Филиппович встал, замахал на него
руками и воскликнул:
– И не соблазняйте, даже и не говорите, –
профессор заходил по комнате, закачав дымные волны, – и слушать не буду.
Понимаете, что получиться, если нас накроют. Нам ведь с вами на «принимая во
внимание происхождение» – отъехать не придётся, невзирая на нашу первую
судимость. Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой?
– Какой там чёрт! Отец был судебным
следователем в Вильно, – горестно ответил Борменталь, допивая коньяк.
– Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная
наследственность.
Пакостнее и представить себе ничего нельзя.
Впрочем, виноват, у меня ещё хуже. Отец – кафедральный протоиерей. Мерси. «От
Севильи до Гренады… В тихом сумраке ночей…» Вот, чёрт её возьми.
– Филипп Филиппович, вы – величина мирового
значения, и из-за какого-то извините за выражение, сукиного сына… Да разве они
могут вас тронуть, помилуйте!
– Тем более, не пойду на это, – задумчиво
возразил Филипп Филиппович, останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф.
– Да почему?
– Потому что вы-то ведь не величина мирового
значения.
– Где уж…
– Ну вот-с. А бросать коллегу в случае
катастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите… Я – московский
студент, а не Шариков.
Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и
сделался похож на французского древнего короля.
– Филипп Филиппович, эх… – горестно воскликнул
Борменталь, – значит, что же? Теперь вы будете ждать, пока удастся из этого
хулигана сделать человека?
Филипп Филиппович жестом руки остановил его,
налил себе коньяку, хлебнул, пососал лимон и заговорил:
– Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаю
что-либо в анатомии и физиологии, ну скажем, человеческого мозгового аппарата?
Как ваше мнение?
– Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! – с
большим чувством ответил Борменталь и развёл руками.
– Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже
полагаю, что в этом я не самый последний человек в Москве.
– А я полагаю, что вы – первый не только в
Москве, а и в Лондоне и в Оксфорде! – яростно перебил Борменталь.
