Филипп Филиппович налился кровью и, наполняя
стакан, разбил его.
Напившись из другого, подумал: «Ещё немного,
он меня учить станет и будет совершенно прав. В руках не могу держать себя».
Он повернулся на стуле, преувеличенно вежливо
склонил стан и с железной твёрдостью произнёс:
– Из-вините. У меня расстроены нервы. Ваше имя
показалось мне странным. Где вы, интересно знать, откопали себе такое?
– Домком посоветовал. По календарю искали –
какое тебе, говорят? Я и выбрал.
– Ни в каком календаре ничего подобного быть
не может.
– Довольно удивительно, – человек усмехнулся,
– когда у вас в смотровой висит.
Филипп Филиппович, не вставая, закинулся к
кнопке на обоях и на звонок явилась Зина.
– Календарь из смотровой.
Протекла пауза. Когда Зина вернулась с
календарём, Филипп Филиппович спросил:
– Где?
– 4-го марта празднуется.
– Покажите… гм… чёрт… В печку его, Зина,
сейчас же.
Зина, испуганно тараща глаза, ушла с
календарём, а человек покачал укоризненно головою.
– Фамилию позвольте узнать?
– Фамилию я согласен наследственную принять.
– Как? Наследственную? Именно?
– Шариков.
* * *
В кабинете перед столом стоял председатель
домкома Швондер в кожаной тужурке. Доктор Борменталь сидел в кресле. При этом
на румяных от мороза щеках доктора (он только что вернулся) было столь же
растерянное выражение, как и у Филиппа Филипповича, сидящего рядом.
– Как же писать? – Нетерпеливо спросил он.
– Что же, – заговорил Швондер, – дело
несложное. Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так,
предъявитель сего действительно Шариков Полиграф Полиграфович, гм… Зародившийся
в вашей, мол, квартире.
Борменталь недоуменно шевельнулся в кресле.
Филипп Филиппович дёрнул усом.
– Гм… Вот чёрт! Глупее ничего себе и
представить нельзя. Ничего он не зародился, а просто… Ну, одним словом…
– Это – ваше дело, – со спокойным злорадством
вымолвил Швондер, – зародился или нет… В общем и целом ведь вы делали опыт,
профессор! Вы и создали гражданина Шарикова.
– И очень просто, – пролаял Шариков от
книжного шкафа. Он вглядывался в галстук, отражавшийся в зеркальной бездне.
– Я бы очень просил вас, – огрызнулся Филипп
Филиппович, – не вмешиваться в разговор. Вы напрасно говорите «и очень просто»
– это очень не просто.
– Как же мне не вмешиваться, – обидчиво
забубнил Шариков.
Швондер немедленно его поддержал.
– Простите, профессор, гражданин Шариков
совершенно прав. Это его право – участвовать в обсуждении его собственной
участи, в особенности постольку, поскольку дело касается документов. Документ –
самая важная вещь на свете.
В этот момент оглушительный трезвон над ухом
оборвал разговор. Филипп Филиппович сказал в трубку: «да»… Покраснел и
закричал:
– Прошу не отрывать меня по пустякам. Вам
какое дело? – и он с силой всадил трубку в рогульки.
Голубая радость разлилась по лицу Швондера.
Филипп Филиппович, багровея, прокричал:
– Одним словом, кончим это.
Он оторвал листок от блокнота и набросал
несколько слов, затем раздражённо прочитал вслух:
– «Сим удостоверяю»… Чёрт знает, что такое…
гм… «Предъявитель сего – человек, полученный при лабораторном опыте путём
операции на головном мозгу, нуждается в документах»… Чёрт! Да я вообще против
получения этих идиотских документов. Подпись – «профессор Преображенский».
– Довольно странно, профессор, – обиделся
Швондер, – как это так вы документы называете идиотскими? Я не могу допустить
пребывания в доме бездокументного жильца, да ещё не взятого на воинский учёт
милицией. А вдруг война с империалистическими хищниками?
– Я воевать не пойду никуда! – вдруг хмуро
тявкнул Шариков в шкаф.
Швондер оторопел, но быстро оправился и учтиво
заметил Шарикову:
– Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей
степени несознательно. На воинский учёт необходимо взяться.
– На учёт возьмусь, а воевать – шиш с маслом,
– неприязненно ответил Шариков, поправляя бант.
Настала очередь Швондера смутиться.
Преображенский злобно и тоскливо переглянулся с Борменталем: «Не угодно ли –
мораль». Борменталь многозначительно кивнул головой.
– Я тяжко раненный при операции, – хмуро
подвыл Шариков, – меня, вишь, как отделали, – и он показал на голову. Поперёк
лба тянулся очень свежий операционный шрам.
– Вы анархист-индивидуалист? – спросил
Швондер, высоко поднимая брови.
– Мне белый билет полагается, – ответил
Шариков на это.
– Ну-с, хорошо-с, не важно пока, – ответил
удивлённый Швондер, – факт в том, что мы удостоверение профессора отправим в
милицию и нам выдадут документ.
– Вот что, э… – внезапно перебил его Филипп
Филиппович, очевидно терзаемый какой-то думой, – нет ли у вас в доме свободной
комнаты? Я согласен её купить.
Жёлтенькие искры появились в карих глазах
Швондера.
– Нет, профессор, к величайшему сожалению. И
не предвидится.
Филипп Филиппович сжал губы и ничего не
сказал. Опять как оглашённый загремел телефон. Филипп Филиппович, ничего не
спрашивая, молча сбросил трубку с рогулек так, что она, покрутившись немного,
повисла на голубом шнуре. Все вздрогнули. «Изнервничался старик», – подумал
Борменталь, а Швондер, сверкая глазами, поклонился и вышел.
Шариков, скрипя сапожным рантом, отправился за
ним следом.
Профессор остался наедине с Борменталем.
Немного помолчав, Филипп Филиппович мелко потряс головой и заговорил.
– Это кошмар, честное слово. Вы видите?
Клянусь вам, дорогой доктор, я измучился за эти две недели больше, чем за
последние 14 лет! Вот – тип, я вам доложу…
