Инструмент мелькнул в руках у тяпнутого, как у
фокусника. Филипп Филиппович залез в глубину и в несколько поворотов вырвал из
тела Шарика его семенные железы с какими-то обрывками. Борменталь, совершенно
мокрый от усердия и волнения, бросился к стеклянной банке и извлёк из неё
другие, мокрые, обвисшие семенные железы. В руках у профессора и ассистента
запрыгали, завились короткие влажные струны. Дробно защёлкали кривые иглы в
зажимах, семенные железы вшили на место Шариковых. Жрец отвалился от раны,
ткнул в неё комком марли и скомандовал:
– Шейте, доктор, мгновенно кожу, – затем
оглянулся на круглые белые стенные часы.
– 14 минут делали, – сквозь стиснутые зубы
пропустил Борменталь и кривой иголкой впился в дряблую кожу. Затем оба
заволновались, как убийцы, которые спешат.
– Нож, – крикнул Филипп Филиппович.
Нож вскочил ему в руки как бы сам собой, после
чего лицо Филиппа Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые
коронки и одним приёмом навёл на лбу Шарика красный венец. Кожу с бритыми
волосами откинули как скальп. Обнажили костяной череп. Филипп Филиппович
крикнул:
– Трёпан!
Борменталь подал ему блестящий коловорот.
Кусая губы, Филипп Филиппович начал втыкать коловорот и высверливать в черепе
Шарика маленькие дырочки в сантиметре расстояния одна от другой, так, что они
шли кругом всего черепа. На каждую он тратил не более пяти секунд. Потом пилой
невиданного фасона, сунув её хвост в первую дырочку, начал пилить, как
выпиливают дамский рукодельный ящик. Череп тихо визжал и трясся. Минуты через
три крышку черепа с Шарика сняли.
Тогда обнажился купол Шарикового мозга – серый
с синеватыми прожилками и красноватыми пятнами. Филипп Филиппович въелся
ножницами в оболочки и их вскрыл. Один раз ударил тонкий фонтан крови, чуть не
попал в глаз профессору, и окропил его колпак. Борменталь с торзионным
пинцетом, как тигр, бросился зажимать и зажал. Пот с Борменталя полз потоками и
лицо его стало мясистым и разноцветным. Глаза его метались от рук профессора к
тарелке на инструментальном столе. Филипп же Филиппович стал положительно
страшен. Сипение вырывалось из его носа, зубы открылись до дёсен. Он ободрал
оболочку с мозга и пошёл куда-то вглубь, выдвигая из вскрытой чаши полушария
мозга. В это время Борменталь начал бледнеть, одной рукой охватил грудь Шарика
и хрипловато сказал:
– Пульс резко падает…
Филипп Филиппович зверски оглянулся на него,
что-то промычал и врезался ещё глубже. Борменталь с хрустом сломал стеклянную
ампулку, насосал из неё шприц и коварно кольнул Шарика где-то у сердца.
– Иду к турецкому седлу, – зарычал Филипп
Филиппович и окровавленными скользкими перчатками выдвинул серо-жёлтый мозг
Шарика из головы. На мгновение он скосил глаза на морду Шарика, и Борменталь
тотчас же сломал вторую ампулу с жёлтой жидкостью и вытянул её в длинный шприц.
– В сердце? – робко спросил он.
– Что вы ещё спрашиваете? – злобно заревел
профессор, – всё равно он уже пять раз у вас умер. Колите! Разве мыслимо? –
Лицо у него при этом стало, как у вдохновенного разбойника.
Доктор с размаху легко всадил иглу в сердце
пса.
– Живёт, но еле-еле, – робко прошептал он.
– Некогда рассуждать тут – живёт – не живёт, –
засипел страшный Филипп Филиппович, – я в седле. Всё равно помрёт… Ах, ты че…
«К берегам священным Нила…». Придаток давайте.
Борменталь подал ему склянку, в которой
болтался на нитке в жидкости белый комочек. Одной рукой – «Не имеет равных в
Европе… Ей-богу!», – смутно подумал Борменталь, – он выхватил болтающийся
комочек, а другой, ножницами, выстриг такой же в глубине где-то между
распяленными полушариями. Шариков комочек он вышвырнул на тарелку, а новый заложил
в мозг вместе с ниткой и своими короткими пальцами, ставшими точно чудом
тонкими и гибкими, ухитрился янтарной нитью его там замотать. После этого он
выбросил из головы какие-то распялки, пинцет, мозг упрятал назад в костяную
чашу, откинулся и уже поспокойнее спросил:
– Умер, конечно?..
– Нитевидный пульс, – ответил Борменталь.
– Ещё адреналину.
Профессор оболочками забросал мозг, отпиленную
крышку приложил как по мерке, скальп надвинул и взревел:
– Шейте!
Борменталь минут в пять зашил голову, сломав
три иглы.
И вот на подушке появилась на окрашенном
кровью фоне безжизненная потухшая морда Шарика с кольцевой раной на голове. Тут
же Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир, сорвал одну
перчатку, выбросив из неё облако потной пудры, другую разорвал, швырнул на пол
и позвонил, нажав кнопку в стене. Зина появилась на пороге, отвернувшись, чтобы
не видеть Шарика в крови. Жрец снял меловыми руками окровавленный куколь и
крикнул:
– Папиросу мне сейчас же, Зина. Всё свежее
бельё и ванну.
Он подбородком лёг на край стола, двумя
пальцами раздвинул правое веко пса, заглянул в явно умирающий глаз и молвил:
– Вот, чёрт возьми. Не издох. Ну, всё равно
издохнет. Эх, доктор Борменталь, жаль пса, ласковый был, хотя и хитрый.
Глава 5
Из дневника доктора Борменталя
(Тонкая, в писчий лист форматом тетрадь.
Исписана почерком Борменталя. На первых двух страницах он аккуратен, уборист и
чёток, в дальнейшем размашист, взволнован, с большим количеством клякс.).
* * *
22 декабря 1924 г. Понедельник. История
болезни.
Лабораторная собака приблизительно двух лет от
роду. Самец. Порода дворняжка. Кличка – Шарик. Шерсть жидкая, кустами,
буроватая, с подпалинами. Хвост цвета топлёного молока. На правом боку следы
совершенно зажившего ожога. Питание до поступления к профессору плохое, после
недельного пребывания – крайне упитанный. Вес 8 кг (знак восклицат.).
Сердце, лёгкие, желудок, температура…
* * *
23 декабря.
В 8.30 часов вечера произведена первая в
Европе операция по проф. Преображенскому: под хлороформенным наркозом удалены
яичники Шарика и вместо них пересажены мужские яичники с придатками и семенными
канатиками, взятыми от скончавшегося за 4 часа, 4 минуты до операции мужчины 28
лет и сохранявшимися в стерилизованной физиологической жидкости по проф.
Преображенскому.
Непосредственно вслед за сим удалён после
трепанации черепной крышки придаток мозга – гипофиз и заменён человеческим от
вышеуказанного мужчины.
