— Нет. Шучу. Кота завел, так он, бедный, здесь
заплутался, орал полночи, словно его режут. Потом и вовсе пропал, пока я по
больницам мыкался. Ты, дочка, не стесняйся, будь как дома. У меня здесь много
чего есть. В подвале сауна, а в саду баня, наша, настоящая. Может, соберетесь с
друзьями отдохнуть, я только рад буду.
— Дом у вас замечательный, — согласилась я, стоя
на веранде. Отсюда открывался прекрасный вид на старый город.
— Дом-то хороший, только одному в нем тоска. По
молодости все не о том думал, все рвался куда-то, а теперь… и рад бы в рай, да
грехи не пускают. Выходи, дочка, замуж, детей заводи, чтоб в старости внуков на
коленях держать, а не кота бродячего.
Ответить на его слова мне было нечего. Конечно, он прав, но
не внуки меня сейчас заботили. Он обещал поделиться идеей, как от неприятностей
избавиться, но что-то не спешил.
Через полчаса стало ясно, что идей у него не больше, чем у
меня. Я совершила увлекательную прогулку по дому и прилегающему к нему саду и
заторопилась домой. Юрий Петрович отговаривал, но я осталась непреклонной. От
машины с шофером тоже отказалась и отправилась на такси. Но поехала не домой, а
к Наташке.
Она бродила по квартире нечесаная, злющая и на меня смотрела
хмуро. Я налила себе кофе, устроилась на диване и стала смотреть в окно.
— Чего надумала? — спросила Наташка.
— Ничего.
— А с дядькой своим разговаривала?
— Разговаривала.
— Помочь обещал?
— Конечно. Ты мне поможешь, а я тебе помогу, В общем,
давай поможем друг другу.
— Ну? — нахмурилась Наташка. — Отчего ж не
помочь хорошему человеку?
— Как ты думаешь, для чего они хотят найти типов, что к
нам в больницу приходили?
— Это просто, — усмехнулась Наташка. — Скорее
всего дядечка не знает, кто в него стрелял. Потому и нужны ему эти люди. Они,
вероятно, просто исполнители, но через них есть шанс выйти на заказчика. —
Я смотрела на Наташку с уважением, она выпятила грудь и улыбнулась пошире.
— Голова, — вздохнула я.
— Такое дерьмо увидишь и в самом задрипанном боевике.
Так что зря хвалишь. Ты любишь Спилберга, а я мордобой. Вот и умнею.
— Оно, может, и так, в смысле ума и ситуации в целом.
Но он переигрывает.
— Кто? Твой дядька? Что значит «переигрывает»?
— А то и значит. Одинокий, несчастный, ласковый, одним
словом: добрый дедушка. А это не правда. Можешь смеяться сколько угодно, но я
чувствую.
— Чтоб я над твоим чутьем смеялась? Да никогда. Ты на
Пашку раз взглянула и сказала «придурок», все так и оказалось, только я на тот
же диагноз восемь месяцев ухлопала. Хотя, может быть, зря ты к нему
придираешься? Человек ты у нас начисто лишенный сентиментальности, а дядька,
если мент не заливает, в тюрьме отдыхал немало годов. А зеки народ интересный,
ты их песни послушай: сплошные слезы. Мама, под окном акация; прощай, любимая.
Еще про сирень под окошком очень уважают… Так что некоторая слезливость вещь
для них вполне обычная.
Я продолжала смотреть в окно, слушая Наташку вполуха. Она
подошла, села рядом и позвала:
— Эй, ты где?
— Здесь. Не могу понять, что ему от меня надо. А ведь
что-то надо, Наташка.
— Меня больше тревожит нападение в подъезде… Слушай, ты
ведь не думаешь, что он сам это подстроил?
Я пожала плечами.
— А смысл?
— С понедельника иду в отпуск. Может, нам в самом деле
куда подальше отправиться? А оплатит круиз твой дядька, по справедливости
просто обязан.
— Бегство ничего не решает. Вернемся, а проблемы
останутся. Здесь надо в принципе разбираться.
— Я так не умею, — заявила Наташка. — А
может, стоит ему помочь, то есть опознать этих типов, что в больнице были?
— Дура ты, их же убьют.
— Почему?
— По кочану. А еще боевики любишь.
— Ну и убьют… — обиделась Наташка. — Лично я знаю
одно: наши предки были людьми мудрыми, а у них на этот счет существуют точные
инструкции — своя рубашка ближе к телу.
— Я не хочу быть замешанной в подобных вещах, ты понимаешь?
— Конечно, понимаю. Только ты уже влезла по уши. Чего б
тебе не оставить старичка на лесной дорожке, добраться до квартиры и спокойно
позвонить в «Скорую», мол, лежит некто неприбранным, движению мешает.
— Не добивай, — вздохнула я.
— Не буду.
* * *
В родной подъезд я входила с опаской, поднялась на второй
этаж и вытаращила глаза: на месте моей многострадальной двери, обитой светлым
дерматином, изрядно ободранным жившим у меня пять лет псом по кличке Топа,
находилось железное чудовище, с глазком и тремя замками, ключей от которых у
меня не было.
Потосковав немного, я нажала кнопку звонка. Внутри что-то
загрохотало, раздался зловещий скрежет, и дверь открылась. В прихожей стоял
здоровяк Саша и застенчиво улыбался мне. Я прошла, слегка поеживаясь. К трем
замкам прилагалась цепочка. Саша незамысловато пояснил:
— Вот…
— Спасибо.
— Да не за что, — обрадовался он. — Вот тут
кнопочку видите и огонечек? Если кто попытается дверь открыть, сработает
сигнал. Вой будет, как при воздушной тревоге.
— Здорово. А отключить это можно?
— Конечно.
— Тогда отключите.
— А Юрий Петрович…
— Соседи у меня в основном пенсионеры и воздушную
тревогу могут просто не пережить.
Саша выглядел немного обиженным. Собрал свои вещи и
удалился.
* * *
На следующее утро я собралась на рынок. До рынка пять
остановок, но отправилась я пешком, решив немного прогуляться. День был
солнечным и не жарким, а настроение с утра просто отличное.
Я заметила его в витрине магазина, когда покупала мороженое.
Он явно переигрывал, изображая интерес к макаронным изделиям. Решив испытать
свое шестое чувство, я купила у мальчишки-разносчика газету и устроилась тут
же, на подоконнике. Задержавшись у каждого прилавка гораздо дольше, чем
необходимо, и купив пакетик чипсов, парень в джинсах и ярко-красной рубашке
«тропик» вышел на улицу, не удостоив меня взглядом. Подождав минут десять, я
покинула магазин.
