На одном из поворотов он круто остановился и свистнул. В
ответ на этот свист в сумерках загремел низкий лай, и из сада выскочил на
балкон гигантский остроухий пес серой шерсти, в ошейнике с золочеными бляшками.
– Банга, Банга, – слабо крикнул прокуратор.
Пес поднялся на задние лапы, а передние опустил на плечи
своему хозяину, так что едва не повалил на пол, и лизнул его в щеку. Прокуратор
сел в кресло, Банга, высунув язык и часто дыша, улегся у ног хозяина, причем
радость в глазах пса означала, что кончилась гроза, единственное в мире, чего
боялся бесстрашный пес, а также то, что он опять тут, рядом с тем человеком,
которого любил, уважал и считал самым могучим в мире, повелителем всех людей,
благодаря которому и самого себя пес считал существом привилегированным, высшим
и особенным. Но, улегшись у ног и даже не глядя на своего хозяина, а глядя в
вечереющий сад, пес сразу понял, что хозяина его постигла беда. Поэтому он
переменил позу, поднялся, зашел сбоку и передние лапы и голову положил на
колени прокуратору, вымазав полы плаща мокрым песком. Вероятно, действия Банги
должны были означать, что он утешает своего хозяина и несчастье готов встретить
вместе с ним. Это он пытался выразить и в глазах, скашиваемых к хозяину, и в
насторожившихся навостренных ушах. Так оба они, и пес и человек, любящие друг
друга, встретили праздничную ночь на балконе.
В это время гость прокуратора находился в больших хлопотах.
Покинув верхнюю площадку сада перед балконом, он по лестнице спустился на
следующую террасу сада, повернул направо и вышел к казармам, расположенным на
территории дворца. В этих казармах и были расквартированы те две кентурии,
которые пришли вместе с прокуратором на праздники в Ершалаим, а также тайная
стража прокуратора, командовал которой этот самый гость. Гость провел в
казармах немного времени, не более десяти минут, но по прошествии этих десяти
минут со двора казарм выехали три повозки, нагруженные шанцевым инструментом и
бочкой с водою. Повозки сопровождали пятнадцать человек в серых плащах,
верховые. В сопровождении их повозки выехали с территории дворца через задние
ворота, взяли на запад, вышли из ворот в городской стене и пошли по тропинке
сперва на вифлеемскую дорогу, а потом по ней на север, дошли до перекрестка у
Хевронских ворот и тогда двинулись по Яффской дороге, по которой днем проходила
процессия с осужденными на казнь. В это время было уже темно и на горизонте
показалась луна.
Вскорости после того как уехали повозки с сопровождающей их
командой, отбыл с территории дворца верхом и гость прокуратора, переодевшийся в
темный поношенный хитон. Гость направился не за город, а в город. Через
некоторое время его можно было видеть подъезжающим к крепости Антония,
расположенной на севере и в непосредственной близости от великого храма. В
крепости гость пробыл тоже очень недолго, а затем след его обнаружился в Нижнем
Городе, в кривых его и путаных улицах. Сюда гость приехал уже верхом на муле.
Хорошо знавший город гость легко разыскал ту улицу, которая
ему была нужна. Она носила название Греческой, так как на ней помещалось
несколько греческих лавок, в том числе одна, в которой торговали коврами.
Именно у этой лавки гость остановил своего мула, слез и привязал его к кольцу у
ворот. Лавка была уже заперта. Гость вошел в калитку, находившуюся рядом со
входом в лавку, и попал в квадратный небольшой дворик, покоем обставленный
сараями. Повернув во дворе за угол, гость оказался у каменной террасы жилого
дома, увитой плющом, и осмотрелся. И в домике и в сараях было темно, еще не
зажигали огня. Гость негромко позвал:
– Низа!
На зов этот заскрипела дверь, и в вечернем полумраке на
терраске появилась молодая женщина без покрывала. Она склонилась над перилами
терраски, тревожно всматриваясь, желая узнать, кто пришел. Узнав пришельца, она
приветливо заулыбалась ему, закивала головой, махнула рукой.
– Ты одна? – негромко по-гречески спросил Афраний.
– Одна, – шепнула женщина на терраске. – Муж утром уехал в
Кесарию, – тут женщина оглянулась на дверь и шепотом добавила: – Но служанка
дома. – Тут она сделала жест, означающий – «входите». Афраний оглянулся и
вступил на каменные ступени. После этого и женщина и он скрылись внутри домика.
У этой женщины Афраний пробыл совсем уже недолго – никак не
более минут пяти. После этого он покинул дом и террасу, пониже опустил капюшон
на глаза и вышел на улицу. В домах в это время уже зажигали светильники,
предпраздничная толчея была все еще очень велика, и Афраний на своем муле
потерялся в потоке прохожих и всадников. Дальнейший путь его никому не
известен.
Женщина же, которую Афраний назвал Низа, оставшись одна,
начала переодеваться, причем очень спешила. Но как ни трудно ей было
разыскивать нужные ей вещи в темной комнате, светильника она не зажигала и
служанку не вызывала. Лишь после того как она была уже готова и на голове у нее
было темное покрывало, в домике послышался ее голос:
– Если меня кто-нибудь спросит, скажи, что я ушла в гости к
Энанте.
Послышалось ворчание старой служанки в темноте:
– К Энанте? Ох уж эта Энанта! Ведь запретил же муж ходить к
ней! Сводница она, твоя Энанта! Вот скажу мужу...
– Ну, ну, ну, замолчи, – отозвалась Низа и, как тень,
выскользнула из домика. Сандалии низы простучали по каменным плитам дворика.
Служанка с ворчанием закрыла дверь на террасу. Низа покинула свой дом.
В это самое время из другого переулка в Нижнем Городе,
переулка изломанного, уступами сбегавшего к одному из городских прудов, из
калитки неприглядного дома, слепой своей стороной выходящего в переулок, а
окнами во двор, вышел молодой, с аккуратно подстриженной бородой человек в
белом чистом кефи, ниспадавшем на плечи, в новом праздничном голубом таллифе с
кисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях. Горбоносый красавец,
принарядившийся для великого праздника, шел бодро, обгоняя прохожих, спешащих
домой к праздничной трапезе, смотрел, как загоралось одно окно за другим.
Молодой человек направлялся по дороге, ведущей мимо базара ко дворцу
первосвященника Каифы, расположенному у подножия храмового холма.
Через некоторое время его можно было видеть входящим в
ворота двора Каифы. А через некоторое время еще – покидающим этот двор.
