На месте Наташи оказался Николай Иванович. Он приобрел свой
прежний человеческий облик, но был чрезвычайно мрачен и даже, пожалуй,
раздражен.
– Вот кого с особенным удовольствием отпущу, – сказал
Воланд, с отвращением глядя на Николая Ивановича, – с исключительным
удовольствием, настолько он здесь лишний.
– Я очень прошу выдать мне удостоверение, – заговорил, дико
оглядываясь, Николай Иванович, но с большим упорством, – о том, где я провел
предыдущую ночь.
– На какой предмет? – сурово спросил кот.
– На предмет представления милиции и супруге, – твердо сказал
Николай Иванович.
– Удостоверений мы обычно не даем, – ответил кот,
насупившись, – но для вас, так и быть, сделаем исключение.
И не успел Николай Иванович опомниться, как голая Гелла уже
сидела за машинкой, а кот диктовал ей:
– Сим удостоверяю, что предъявитель сего Николай Иванович
провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен туда в качестве
перевозочного средства... поставь, Гелла, скобку! В скобке пиши «боров».
Подпись – Бегемот.
– А число? – пискнул Николай Иванович.
– Чисел не ставим, с числом бумага станет недействительной,
– отозвался кот, подмахнул бумагу, откуда-то добыл печать, по всем правилам
подышал на нее, оттиснул на бумаге слово «уплочено» и вручил бумагу Николаю
Ивановичу. После этого Николай Иванович бесследно исчез, а на месте его
появился новый неожиданный человек.
– Это еще кто? – брезгливо спросил Воланд, рукой заслоняясь
от света свечей.
Варенуха повесил голову, вздохнул и тихо сказал:
– Отпустите обратно. Не могу быть вампиром. Ведь я тогда
Римского едва насмерть с Геллой не уходил! А я не кровожадный. Отпустите.
– Это что еще за бред? – спросил, морща лицо, Воланд. –
Какой такой Римский? Что это еще за чепуха?
– Не извольте беспокоиться, мессир, – отозвался Азазелло и
обратился к Варенухе: – Хамить не надо по телефону. Лгать не надо по телефону.
Понятно? Не будете больше этим заниматься?
От радости все помутилось в голове у Варенухи, лицо его
засияло, и он, не помня, что говорит, забормотал:
– Истинным... то есть я хочу сказать, ваше ве... сейчас же
после обеда... – Варенуха прижимал руки к груди, с мольбой глядел на Азазелло.
– Ладно, домой, – ответил тот, и Варенуха растаял.
– Теперь все оставьте меня одного с ними, – приказал Воланд,
указывая на мастера и Маргариту.
Приказание Воланда было исполнено мгновенно. После
некоторого молчания Воланд обратился к мастеру:
– Так, стало быть, в Арбатский подвал? А кто же будет
писать? А мечтания, вдохновение?
– У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет,
– ответил мастер, – ничто меня вокруг не интересует, кроме нее, – он опять
положил руку на голову Маргариты, – меня сломали, мне скучно, и я хочу в
подвал.
– А ваш роман, Пилат?
– Он мне ненавистен, этот роман, – ответил мастер, – я
слишком много испытал из-за него.
– Я умоляю тебя, – жалобно попросила Маргарита, – не говори
так. За что же ты меня терзаешь? Ведь ты знаешь, что я всю жизнь вложила в эту
твою работу. – Маргарита добавила еще, обратившись к Воланду: – Не слушайте
его, мессир, он слишком замучен.
– Но ведь надо же что-нибудь описывать? – говорил Воланд, –
если вы исчерпали этого прокуратора, ну, начните изображать хотя бы этого
Алоизия.
Мастер улыбнулся.
– Этого Лапшенникова не напечатает, да, кроме того, это и
неинтересно.
– А чем вы будете жить? Ведь придется нищенствовать.
– Охотно, охотно, – ответил мастер, притянул к себе
Маргариту, обнял ее за плечи и прибавил: – Она образумится, уйдет от меня...
– Не думаю, – сквозь зубы сказал Воланд и продолжал: – Итак,
человек, сочинивший историю Понтия Пилата, уходит в подвал, в намерении
расположиться там у лампы и нищенствовать?
Маргарита отделилась от мастера и заговорила очень горячо:
– Я сделала все, что могла, и я нашептала ему самое
соблазнительное. А он отказался от этого.
– То, что вы ему нашептали, я знаю, – возразил Воланд, – но
это не самое соблазнительное. А вам скажу, – улыбнувшись, обратился он к
мастеру, – что ваш роман еще принесет вам сюрпризы.
– Это очень грустно, – ответил мастер.
– Нет, нет, это не грустно, – сказал Воланд, – ничего
страшного уже не будет. Ну-с, Маргарита Николаевна, все сделано. Имеете ли вы
ко мне какую-нибудь претензию?
– Что вы, о, что вы, мессир!
– Так возьмите же это от меня на память, – сказал Воланд и
вынул из-под подушки небольшую золотую подкову, усыпанную алмазами.
– Нет, нет, нет, с какой же стати!
– Вы хотите со мной поспорить? – улыбнувшись, спросил
Воланд.
Маргарита, так как в плаще у нее не было кармана, уложила
подкову в салфетку и затянула ее узлом. Тут что-то ее изумило. Она оглянулась
на окно, в котором сияла луна, и сказала:
– А вот чего я не понимаю... Что же, это все полночь да
полночь, а ведь давно уже должно быть утро?
– Праздничную полночь приятно немного и задержать, – ответил
Воланд. – Ну, желаю вам счастья.
Маргарита молитвенно протянула обе руки к Воланду, но не
посмела приблизиться к нему и тихо воскликнула:
– Прощайте! Прощайте!
– До свидания, – сказал Воланд.
