– Мы вас испытывали, – продолжал Воланд, – никогда и ничего
не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами
предложат и сами все дадут! Садитесь, гордая женщина! – Воланд сорвал тяжелый
халат с Маргариты, и опять она оказалась сидящей рядом с ним на постели. –
Итак, Марго, – продолжал Воланд, смягчая свой голос, – чего вы хотите за то,
что сегодня вы были у меня хозяйкой? Чего желаете за то, что провели этот бал
нагой? Во что цените ваше колено? Каковы убытки от моих гостей, которых вы
сейчас наименовали висельниками? Говорите! И теперь уж говорите без стеснения:
ибо предложил я.
Сердце Маргариты застучало, она тяжело вздохнула, стала
соображать что-то.
– Ну, что же, смелее! – поощрял Воланд, – будите свою
фантазию, пришпоривайте ее! Уж одно присутствие при сцене убийства этого
отпетого негодяя-барона стоит того, чтобы человека наградили, в особенности
если этот человек – женщина. Ну-с?
Дух перехватило у Маргариты, и она уж хотела выговорить
заветные и приготовленные в душе слова, как вдруг побледнела, раскрыла рот и
вытаращила глаза. «Фрида! Фрида! Фрида! – прокричал ей в уши чей-то назойливый,
молящий голос. – Меня зовут Фрида!» – и Маргарита, спотыкаясь на словах,
заговорила:
– Так я, стало быть, могу попросить об одной вещи?
– Потребовать, потребовать, моя донна, – отвечал Воланд,
понимающе улыбаясь, – потребовать одной вещи!
Ах, как ловко и отчетливо Воланд подчеркнул, повторяя слова
самой Маргариты – «одной вещи»!
Маргарита вздохнула еще раз и сказала:
– Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым
она удушила своего ребенка.
Кот возвел глаза к небу и шумно вздохнул, но ничего не
сказал, очевидно, помня накрученное на балу ухо.
– Ввиду того, – заговорил Воланд, усмехнувшись, – что
возможность получения вами взятки от этой дуры Фриды совершенно, конечно,
исключена – ведь это было бы несовместимо с вашим королевским достоинством, – я
уж не знаю, что и делать. Остается, пожалуй, одно – обзавестись тряпками и
заткнуть ими все щели моей спальни!
– Вы о чем говорите, мессир? – изумилась Маргарита, выслушав
эти действительно непонятные слова.
– Совершенно с вами согласен, мессир, – вмешался в разговор
кот, – именно тряпками, – и в раздражении кот стукнул лапой по столу.
– Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Воланд, не
спуская с Маргариты огненного глаза. – Иногда совершенно неожиданно и коварно
оно проникает в самые узенькие щелки. Вот я и говорю о тряпках.
– И я о том же говорю! – воскликнул кот и на всякий случай
отклонился от Маргариты, прикрыв вымазанными в розовом креме лапами свои острые
уши.
– Пошел вон, – сказал ему Воланд.
– Я еще кофе не пил, – ответил кот, – как же это я уйду?
Неужели, мессир, в праздничную ночь гостей за столом разделяют на два сорта?
Одни – первой, а другие, как выражался этот грустный скупердяй-буфетчик, второй
свежести?
– Молчи, – приказал ему Воланд и, обратившись к Маргарите,
спросил: – Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный
человек?
– Нет, – с силой ответила Маргарита, – я знаю, что с вами
можно разговаривать только откровенно, и откровенно вам скажу: я легкомысленный
человек. Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность
подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она
останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю
жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло.
– А, – сказал Воланд, – это понятно.
– Так вы сделаете это? – тихо спросила Маргарита.
– Ни в коем случае, – ответил Воланд, – дело в том, дорогая
королева, что тут произошла маленькая путаница. Каждое ведомство должно
заниматься своими делами. Не спорю, наши возможности довольно велики, они
гораздо больше, чем полагают некоторые, не очень зоркие люди...
– Да, уж гораздо больше, – не утерпел и вставил кот, видимо
гордящийся этими возможностями.
– Молчи, черт тебя возьми! – сказал ему Воланд и продолжал,
обращаясь к Маргарите: – Но просто, какой смысл в том, чтобы сделать то, что
полагается делать другому, как я выразился, ведомству? Итак, я этого делать не
буду, а вы сделайте сами.
– А разве по-моему исполнится?
Азазелло иронически скосил кривой глаз на Маргариту и
незаметно покрутил рыжей головой и фыркнул.
– Да делайте же, вот мучение, – пробормотал Воланд и,
повернув глобус, стал всматриваться в какую-то деталь на нем, по-видимому,
занимаясь и другим делом во время разговора с Маргаритой.
– Ну, Фрида, – подсказал Коровьев.
– Фрида! – пронзительно крикнула Маргарита.
Дверь распахнулась, и растрепанная, нагая, но уже без всяких
признаков хмеля женщина с исступленными глазами вбежала в комнату и простерла
руки к Маргарите, а та сказала величественно:
– Тебя прощают. Не будут больше подавать платок.
Послышался вопль Фриды, она упала на пол ничком и
простерлась крестом перед Маргаритой. Воланд махнул рукой, и Фрида пропала из
глаз.
– Благодарю вас, прощайте, – сказала Маргарита и поднялась.
– Ну что ж, Бегемот, – заговорил Воланд, – не будем наживать
на поступке непрактичного человека в праздничную ночь, – он повернулся к
Маргарите, – итак, это не в счет, я ведь ничего не делал. Что вы хотите для
себя?
Наступило молчание, и прервал его Коровьев, который зашептал
в ухо Маргарите:
– Алмазная донна, на сей раз советую вам быть
поблагоразумнее! А то ведь фортуна может и ускользнуть!
– Я хочу, чтобы мне сейчас же, сию секунду, вернули моего
любовника, мастера, – сказала Маргарита, и лицо ее исказилось судорогой.
Тут в комнату ворвался ветер, так что пламя свечей в
канделябрах легло, тяжелая занавеска на окне отодвинулась, распахнулось окно, и
в далекой высоте открылась полная, но не утренняя, а полночная луна. От
подоконника на пол лег зеленоватый платок ночного света, и в нем появился
ночной Иванушкин гость, называющий себя мастером. Он был в своем больничном
одеянии – в халате, туфлях и черной шапочке, с которой не расставался. Небритое
лицо его дергалось гримасой, он сумасшедше-пугливо косился на огни свечей, а
лунный поток кипел вокруг него.
