– Все до одной знали, королева, – отвечал Коровьев, – я в
восхищении. Этот двадцатилетний мальчуган с детства отличался странными
фантазиями, мечтатель и чудак. Его полюбила одна девушка, а он взял и продал ее
в публичный дом.
Снизу текла река. Конца этой реке не было видно. Источник
ее, громадный камин, продолжал ее питать. Так прошел час и пошел второй час. Тут
Маргарита стала замечать, что цепь ее сделалась тяжелее, чем была. Что-то
странное произошло и с рукой. Теперь перед тем, как поднять ее, Маргарите
приходилось морщиться. Интересные замечания Коровьева перестали занимать
Маргариту. И раскосые монгольские глаза, и лица белые и черные сделались
безразличными, по временам сливались, а воздух между ними почему-то начинал
дрожать и струиться. Острая боль, как от иглы, вдруг пронзила правую руку
Маргариты, и, стиснув зубы, она положила локоть на тумбу. Какой-то шорох, как
бы крыльев по стенам, доносился теперь сзади из залы, и было понятно, что там
танцуют неслыханные полчища гостей, и Маргарите казалось, что даже массивные
мраморные, мозаичные и хрустальные полы в этом диковинном зале ритмично
пульсируют.
Ни Гай Кесарь Калигула, ни Мессалина уже не заинтересовали
Маргариту, как не заинтересовал ни один из королей, герцогов, кавалеров,
самоубийц, отравительниц, висельников и сводниц, тюремщиков и шулеров, палачей,
доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков, растлителей. Все их имена спутались
в голове, лица слепились в одну громадную лепешку, и только одно сидело
мучительно в памяти лицо, окаймленное действительно огненной бородой, лицо
Малюты Скуратова. Ноги Маргариты подгибались, каждую минуту она боялась заплакать.
Наихудшие страдания ей причиняло правое колено, которое целовали. Оно распухло,
кожа на нем посинела, несмотря на то, что несколько раз рука Наташи появлялась
возле этого колена с губкой и чем-то душистым обтирала его. В конце третьего
часа Маргарита глянула вниз совершенно безнадежными глазами и радостно
дрогнула: поток гостей редел.
– Законы бального съезда одинаковы, королева, – шептал
Коровьев, – сейчас волна начнет спадать. Клянусь, что мы терпим последние
минуты. Вот группа Брокенских гуляк. Они всегда приезжают последними. Ну да,
это они. Два пьяных вампира... Все? Ах нет, вот еще один. Нет, двое!
По лестнице подымались двое последних гостей.
– Да это кто-то новенький, – говорил Коровьев, щурясь сквозь
стеклышко, – ах да, да. Как-то раз Азазелло навестил его и за коньяком нашептал
ему совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он
чрезвычайно опасался. И вот он велел своему знакомому, находящемуся от него в
зависимости, обрызгать стены кабинета ядом.
– Как его зовут? – спросила Маргарита.
– А, право, я сам еще не знаю, – ответил Коровьев, – надо
спросить у Азазелло.
– А кто это с ним?
– А вот этот самый исполнительный его подчиненный. Я
восхищен! – прокричал Коровьев последним двум.
Лестница опустела. Из осторожности подождали еще немного. Но
из камина более никто не выходил.
Через секунду, не понимая, как это случилось, Маргарита
оказалась в той же комнате с бассейном и там, сразу заплакав от боли в руке и
ноге, повалилась прямо на пол. Но Гелла и Наташа, утешая ее, опять повлекли ее
под кровавый душ, опять размяли ее тело, и Маргарита вновь ожила.
– Еще, еще, королева Марго, – шептал появившийся рядом
Коровьев, – надо облететь залы, чтобы почтенные гости не чувствовали себя
брошенными.
И Маргарита вновь вылетела из комнаты с бассейном. На
эстраде за тюльпанами, где играл оркестр короля вальсов, теперь бесновался
обезьяний джаз. Громадная, в лохматых бакенбардах горилла с трубой в руке,
тяжело приплясывая, дирижировала. В один ряд сидели орангутанги, дули в
блестящие трубы. На плечах у них верхом поместились веселые шимпанзе с
гармониями. Два гамадрила в гривах, похожих на львиные, играли на роялях, и
этих роялей не было слышно в громе и писке и буханьях саксофонов, скрипок и
барабанов в лапах гиббонов, мандрилов и мартышек. На зеркальном полу
несчитанное количество пар, словно слившись, поражая ловкостью и чистотой
движений, вертясь в одном направлении, стеною шло, угрожая все смести на своем
пути. Живые атласные бабочки ныряли над танцующими полчищами, с потолков
сыпались цветы. В капителях колонн, когда погасало электричество, загорались
мириады светляков, а в воздухе плыли болотные огни.
Потом Маргарита оказалась в чудовищном по размерам бассейне,
окаймленном колоннадой. Гигантский черный нептун выбрасывал из пасти широкую
розовую струю. Одуряющий запах шампанского подымался из бассейна. Здесь
господствовало непринужденное веселье. Дамы, смеясь, сбрасывали туфли, отдавали
сумочки своим кавалерам или неграм, бегающим с простынями в руках, и с криком
ласточкой бросались в бассейн. Пенные столбы взбрасывало вверх. Хрустальное дно
бассейна горело нижним светом, пробивавшим толщу вина, и в нем видны были
серебристые плавающие тела. Выскакивали из бассейна совершенно пьяными. Хохот
звенел под колоннами и гремел, как в бане.
Во всей этой кутерьме запомнилось одно совершенно пьяное
женское лицо с бессмысленными, но и в бессмысленности умоляющими глазами, и
вспомнилось одно слово – «Фрида»! Голова Маргариты начала кружиться от запаха
вина, и она уже хотела уходить, как кот устроил в бассейне номер, задержавший
Маргариту. Бегемот наколдовал чего-то у пасти Нептуна, и тотчас с шипением и
грохотом волнующаяся масса шампанского ушла из бассейна, а Нептун стал
извергать не играющую, не пенящуюся волну темно-желтого цвета. Дамы с визгом и
воплем:
– Коньяк! – кинулись от краев бассейна за колонны. Через
несколько секунд бассейн был полон, и кот, трижды перевернувшись в воздухе,
обрушился в колыхающийся коньяк. Вылез он, отфыркиваясь, с раскисшим галстуком,
потеряв позолоту с усов и свой бинокль. Примеру Бегемота решилась последовать
только одна, та самая затейница-портниха, и ее кавалер, неизвестный молодой
мулат. Оба они бросились в коньяк, но тут Коровьев подхватил Маргариту под
руку, и они покинули купальщиков.
Маргарите показалось, что она пролетела где-то, где видела в
громадных каменных прудах горы устриц. Потом она летала над стеклянным полом с
горящими под ним адскими топками и мечущимися между ними дьявольскими белыми
поварами. Потом где-то она, уже переставая что-либо соображать, видела темные
подвалы, где горели какие-то светильники, где девушки подавали шипящее на
раскаленных углях мясо, где пили из больших кружек за ее здоровье. Потом она
видела белых медведей, игравших на гармониках и пляшущих камаринского на
эстраде. Фокусника-саламандру, не сгоравшего в камине... И во второй раз силы
ее стали иссякать.
– Последний выход, – прошептал ей озабоченно Коровьев, – и
мы свободны.
