К Маргарите приближалась, ковыляя, в странном деревянном
сапоге на левой ноге, дама с монашески опущенными глазами, худенькая, скромная
и почему-то с широкой зеленой повязкой на шее.
– Какая зеленая? – машинально спросила Маргарита.
– Очаровательнейшая и солиднейшая дама, – шептал Коровьев, –
рекомендую вам: госпожа Тофана, была чрезвычайно популярна среди молодых
очаровательных неаполитанок, а также жительниц Палермо, и в особенности среди
тех, которым надоели их мужья. Ведь бывает же так, королева, чтобы надоел муж.
– Да, – глухо ответила Маргарита, в то же время улыбаясь
двум фрачникам, которые один за другим склонялись перед нею, целуя колено и
руку.
– Ну вот, – ухитрялся шептать Коровьев Маргарите и в то же
время кричать кому-то: – Герцог, бокал шампанского! Я восхищен! Да, так вот-с,
госпожа Тофана входила в положение этих бедных женщин и продавала им какую-то
воду в пузырьках. Жена вливала эту воду в суп супругу, тот его съедал,
благодарил за ласку и чувствовал себя превосходно. Правда, через несколько
часов ему начинало очень сильно хотеться пить, затем он ложился в постель, и
через день прекрасная неаполитанка, накормившая своего мужа супом, была
свободна, как весенний ветер.
– А что это у нее на ноге? – спрашивала Маргарита, не
уставая подавать руку гостям, обогнавшим ковыляющую госпожу Тофану, – и зачем
эта зелень на шее? Блеклая шея?
– Я в восхищении, князь! – кричал Коровьев и в это же время
шептал Маргарите: – Прекрасная шея, но с ней неприятность случилась в тюрьме.
На ноге у нее, королева, испанский сапожок, а лента вот отчего: когда тюремщики
узнали, что около пятисот неудачно выбранных мужей покинули Неаполь и Палермо
навсегда, они сгоряча удавили госпожу Тофану в тюрьме.
– Как я счастлива, черная королева, что мне выпала высокая
честь, – монашески шептала Тофана, пытаясь опуститься на колено. Испанский
сапог мешал ей. Коровьев и Бегемот помогли Тофане подняться.
– Я рада, – ответила ей Маргарита, в то же время подавая
руку другим.
Теперь по лестнице снизу вверх поднимался поток. Маргарита
перестала видеть то, что делается в швейцарской. Она механически поднимала и
опускала руку и, однообразно скалясь, улыбалась гостям. В воздухе на площадке
уже стоял гул, из покинутых Маргаритой бальных зал, как море, слышалась музыка.
– А вот это – скучная женщина, – уже не шептал, а громко
говорил Коровьев, зная, что в гуле голосов его уже не расслышат, – обожает
балы, все мечтает пожаловаться на свой платок.
Маргарита поймала взглядом среди подымавшихся ту, на которую
указывал Коровьев. Это была молодая женщина лет двадцати, необыкновенного по
красоте сложения, но с какими-то беспокойными и назойливыми глазами.
– Какой платок? – спросила Маргарита.
– К ней камеристка приставлена, – пояснил Коровьев, – и
тридцать лет кладет ей на ночь на столик носовой платок. Как она проснется, так
он уже тут. Она уж и сжигала его в печи и топила его в реке, но ничего не
помогает.
– Какой платок? – шептала Маргарита, подымая и опуская руку.
– С синей каемочкой платок. Дело в том, что, когда она
служила в кафе, хозяин как-то ее зазвал в кладовую, а через девять месяцев она
родила мальчика, унесла его в лес и засунула ему в рот платок, а потом закопала
мальчика в земле. На суде она говорила, что ей нечем кормить ребенка.
– А где же хозяин этого кафе? – спросила Маргарита.
– Королева, – вдруг заскрипел снизу кот, – разрешите мне
спросить вас: при чем же здесь хозяин? Ведь он не душил младенца в лесу!
Маргарита, не переставая улыбаться и качать правой рукой,
острые ногти левой запустила в Бегемотово ухо и зашептала ему:
– Если ты, сволочь, еще раз позволишь себе впутаться в
разговор...
Бегемот как-то не по-бальному вспискнул и захрипел:
– Королева... ухо вспухнет... Зачем же портить бал вспухшим
ухом?.. Я говорил юридически... с юридической точки... Молчу, молчу...
Считайте, что я не кот, а рыба, только оставьте ухо.
Маргарита выпустила ухо, и назойливые, мрачные глаза
оказались перед ней.
– Я счастлива, королева-хозяйка, быть приглашенной на
великий бал полнолуния.
– А я, – ответила ей Маргарита, – рада вас видеть. Очень
рада. Любите ли вы шампанское?
– Что вы изволите делать, королева?! – отчаянно, но
беззвучно вскричал на ухо Маргарите Коровьев, – получится затор!
– Я люблю, – моляще говорила женщина и вдруг механически
стала повторять: – Фрида, Фрида, Фрида! Меня зовут Фрида, о королева!
– Так вы напейтесь сегодня пьяной, Фрида, и ни о чем не
думайте, – сказала Маргарита.
Фрида протянула обе руки к Маргарите, но Коровьев и Бегемот
очень ловко подхватили ее под руки, и ее затерло в толпе.
Теперь снизу уже стеною шел народ, как бы штурмуя площадку,
на которой стояла Маргарита. Голые женские тела поднимались между фрачными мужчинами.
На Маргариту наплывали их смуглые, и белые, и цвета кофейного зерна, и вовсе
черные тела. В волосах рыжих, черных, каштановых, светлых, как лен, – в ливне
света играли и плясали, рассыпали искры драгоценные камни. И как будто кто-то
окропил штурмующую колонну мужчин капельками света, – с грудей брызгали светом
бриллиантовые запонки. Теперь Маргарита ежесекундно ощущала прикосновение губ к
колену, ежесекундно вытягивала вперед руку для поцелуя, лицо ее стянуло в
неподвижную маску привета.
– Я в восхищении, – монотонно пел Коровьев, – мы в
восхищении, королева в восхищении.
– Королева в восхищении, – гнусил за спиною Азазелло.
– Я восхищен, – вскрикивал кот.
– Маркиза, – бормотал Коровьев, – отравила отца, двух
братьев и двух сестер из-за наследства! Королева в восхищении! Госпожа Минкина,
ах, как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь горничной лицо щипцами для
завивки! Конечно, при этих условиях зарежут! Королева в восхищении! Королева,
секунду внимания: император Рудольф, чародей и алхимик. Еще алхимик – повешен.
Ах, вот и она! Ах, какой чудесный публичный дом был у нее в Страсбурге! Мы в
восхищении! Московская портниха, мы все ее любим за неистощимую фантазию,
держала ателье и придумала страшно смешную штуку: провертела две круглые
дырочки в стене...
– А дамы не знали? – спросила Маргарита.
