Затем все стали собираться. Русалки доплясали свой танец в
лунном свете и растаяли в нем. Козлоногий почтительно осведомился у Маргариты,
на чем она прибыла на реку; узнав, что она явилась верхом на щетке, сказал:
– О, зачем же, это неудобно, – мигом соорудил из двух сучков
какой-то подозрительный телефон и потребовал у кого-то сию же минуту прислать
машину, что и исполнилось, действительно, в одну минуту. На остров обрушилась
буланая открытая машина, только на шоферском месте сидел не обычного вида
шофер, а черный длинноносый грач в клеенчатой фуражке и в перчатках с
раструбами. Островок опустел. В лунном пылании растворились улетевшие ведьмы.
Костер догорал, и угли затягивало седой золой.
Бакенбардист и козлоногий подсадили Маргариту, и она
опустилась на широкое заднее сидение. Машина взвыла, прыгнула и поднялась почти
к самой луне, остров пропал, пропала река, Маргарита понеслась в Москву.
Глава 22
При свечах
Ровное гудение машины, летящей высоко над землей, убаюкивало
Маргариту, а лунный свет ее приятно согревал. Закрыв глаза, она отдала лицо
ветру и думала с какой-то грустью о покинутом ею неизвестном береге реки,
которую, как она чувствовала, она никогда более не увидит. После всех волшебств
и чудес сегодняшнего вечера она уже догадывалась, к кому именно в гости ее
везут, но это не пугало ее. Надежда на то, что там ей удастся добиться
возвращения своего счастья, сделала ее бесстрашной. Впрочем, долго мечтать в
машине об этом счастье ей не пришлось. Грач ли хорошо знал свое дело, машина ли
была хороша, но только вскоре Маргарита, открыв глаза, увидела под собой не
лесную тьму, а дрожащее озеро московских огней. Черная птица-шофер на лету отвинтил
правое переднее колесо, а затем посадил машину на каком-то совершенно безлюдном
кладбище в районе Драгомилова. Высадив ни о чем не спрашивающую Маргариту возле
одного из надгробий вместе с ее щеткой, грач запустил машину, направив ее прямо
в овраг за кладбищем. В него она с грохотом обрушилась и в нем погибла. Грач
почтительно козырнул, сел на колесо верхом и улетел.
Тотчас из-за одного из памятников показался черный плащ.
Клык сверкнул при луне, и Маргарита узнала Азазелло. Тот жестом пригласил Маргариту
сесть на щетку, сам вскочил на длинную рапиру, оба взвились и никем не
замеченные через несколько секунд высадились около дома N 302-бис на Садовой
улице.
Когда, под мышкой неся щетку и рапиру, спутники проходили
подворотню, Маргарита заметила томящегося в ней человека в кепке и высоких
сапогах, вероятно, кого-то поджидавшего. Как ни легки были шаги Азазелло и
Маргариты, одинокий человек их услыхал и беспокойно дернулся, не понимая, кто
их производит.
Второго, до удивительности похожего на первого, человека
встретили у шестого подъезда. И опять повторилась та же история. Шаги...
Человек беспокойно оглянулся и нахмурился. Когда же дверь открылась и
закрылась, кинулся вслед за невидимыми входящими, заглянул в подъезд, но
ничего, конечно, не увидел.
Третий, точная копия второго, а стало быть, и первого,
дежурил на площадке третьего этажа. Он курил крепкие папиросы, и Маргарита
раскашлялась, проходя мимо него. Курящий, как будто его кольнули, вскочил со
скамейки, на которой сидел, начал беспокойно оглядываться, подошел к перилам,
глянул вниз. Маргарита со своим провожатым в это время уже была у дверей
квартиры N 50. Звонить не стали, Азазелло бесшумно открыл дверь своим ключом.
Первое, что поразило Маргариту, это та тьма, в которую они
попали. Ничего не было видно, как в подземелье, и Маргарита невольно уцепилась
за плащ Азазелло, опасаясь споткнуться. Но тут вдалеке и вверху замигал огонек
какой-то лампадки и начал приближаться. Азазелло на ходу вынул из-под мышки
Маргариты щетку, и та исчезла без всякого стука в темноте. Тут стали
подниматься по каким-то широким ступеням, и Маргарите стало казаться, что им
конца не будет. Ее поражало, как в передней обыкновенной московской квартиры
может поместиться эта необыкновенная невидимая, но хорошо ощущаемая бесконечная
лестница. Но тут подъем кончился, и Маргарита поняла, что стоит на площадке.
Огонек приблизился вплотную, и Маргарита увидела освещенное лицо мужчины,
длинного и черного, держащего в руке эту самую лампадку. Те, кто имел уже
несчастие в эти дни попасться на его дороге, даже при слабом свете язычка в
лампадке, конечно, тотчас же узнали бы его. Это был Коровьев, он же Фагот.
Правда, внешность Коровьева весьма изменилась. Мигающий
огонек отражался не в треснувшем пенсне, которое давно пора было бы выбросить
на помойку, а в монокле, правда, тоже треснувшем. Усишки на наглом лице были
подвиты и напомажены, а чернота Коровьева объяснялась очень просто – он был во
фрачном наряде. Белела только его грудь.
Маг, регент, чародей, переводчик или черт его знает кто на
самом деле – словом, Коровьев – раскланялся и, широко проведя лампадой по
воздуху, пригласил Маргариту следовать за ним. Азазелло исчез.
«Удивительно странный вечер, – думала Маргарита, – я всего
ожидала, но только не этого! Электричество, что ли, у них потухло? Но самое
поразительное – размеры этого помещения. Каким образом все это может втиснуться
в московскую квартиру? Просто-напросто никак не может».
Как ни мало давала свету Коровьевская лампадка, Маргарита
поняла, что она находится в совершенно необъятном зале, да еще с колоннадой,
темной и по первому впечатлению бесконечной. Возле какого-то диванчика Коровьев
остановился, поставил свою лампадку на какую-то тумбу, жестом предложил
Маргарите сесть, а сам поместился подле в живописной позе – облокотившись на
тумбу.
– Разрешите мне представиться вам, – заскрипел Коровьев, –
Коровьев. Вас удивляет, что нет света? Экономия, как вы, конечно, подумали?
Ни-ни-ни. Пусть первый попавшийся палач, хотя бы один из тех, которые сегодня,
немного позже, будут иметь честь приложиться к вашему колену, на этой же тумбе
оттяпает мне голову, если это так. Просто мессир не любит электрического света,
и мы дадим его в самый последний момент. И тогда, поверьте, недостатка в нем не
будет. Даже, пожалуй, хорошо было бы, если б его было поменьше.
Коровьев понравился Маргарите, и трескучая его болтовня
подействовала на нее успокоительно.
– Нет, – ответила Маргарита, – более всего меня поражает,
где все это помещается. – Она повела рукой, подчеркивая при этом необъятность
зала.
Коровьев сладко ухмыльнулся, отчего тени шевельнулись в
складках у его носа.
