С совершенно облегченной душой Маргарита прилетела в
спальню, и следом за нею туда же вбежала Наташа, нагруженная вещами. И тотчас
все эти вещи, деревянные плечики с платьем, кружевные платки, синие шелковые
туфли на распялках и поясок – все это посыпалось на пол, и Наташа всплеснула
освободившимися руками.
– Что, хороша? – громко крикнула охрипшим голосом Маргарита
Николаевна.
– Как же это? – шептала Наташа, пятясь, – как вы это
делаете, Маргарита Николаевна?
– Это крем! Крем, крем, – ответила Маргарита, указывая на
сверкающую золотую коробку и поворачиваясь перед зеркалом.
Наташа, забыв про валяющееся на полу мятое платье, подбежала
к трюмо и жадными, загоревшимися глазами уставилась на остаток мази. Губы ее
что-то шептали. Она опять повернулась к Маргарите и проговорила с каким-то
благоговением:
– Кожа-то! Кожа, а? Маргарита Николаевна, ведь ваша кожа
светится. – Но тут она опомнилась, подбежала к платью, подняла и стала
отряхивать его.
– Бросьте! Бросьте! – кричала ей Маргарита, – к черту его,
все бросьте! Впрочем, нет, берите его себе на память. Говорю, берите на память.
Все забирайте, что есть в комнате.
Как будто ополоумев, неподвижная Наташа некоторое время
смотрела на Маргариту, потом повисла у нее на шее, целуя и крича:
– Атласная! Светится! Атласная! А брови-то, брови!
– Берите все тряпки, берите духи и волоките к себе в сундук,
прячьте, – кричала Маргарита, – но драгоценностей не берите, а то вас в краже
обвинят.
Наташа сгребла в узел, что ей попало под руку, платья,
туфли, чулки и белье, и побежала вон из спальни.
В это время откуда-то с другой стороны переулка, из
открытого окна, вырвался и полетел громовой виртуозный вальс и послышалось
пыхтение подъехавшей к воротам машины.
– Сейчас позвонит Азазелло! – воскликнула Маргарита, слушая
сыплющийся в переулке вальс, – он позвонит! А иностранец безопасен. Да, теперь
я понимаю, что он безопасен!
Машина зашумела, удаляясь от ворот. Стукнула калитка, и на
плитках дорожки послышались шаги.
«Это Николай Иванович, по шагам узнаю, – подумала Маргарита,
– надо будет сделать на прощание что-то очень смешное и интересное».
Маргарита рванула штору в сторону и села на подоконник
боком, охватив колено руками. Лунный свет лизнул ее с правого бока. Маргарита
подняла голову к луне и сделала задумчивое и поэтическое лицо. Шаги стукнули
еще раза два и затем внезапно стихли. Еще полюбовавшись на луну, вздохнув для
приличия, Маргарита повернула голову в сад и действительно увидела Николая
Ивановича, проживающего в нижнем этаже этого самого особняка. Луна ярко
заливала Николая Ивановича. Он сидел на скамейке, и по всему было видно, что он
опустился на нее внезапно. Пенсне на его лице как-то перекосилось, а свой
портфель он сжимал в руках.
– А, здравствуйте, Николай Иванович! – грустным голосом
сказала Маргарита, – добрый вечер! Вы из заседания?
Николай Иванович ничего не ответил на это.
– А я, – продолжала Маргарита, побольше высовываясь в сад, –
сижу одна, как видите, скучаю, гляжу на луну и слушаю вальс.
Левою рукою Маргарита провела по виску, поправляя прядь
волос, потом сказала сердито:
– Это невыносимо, Николай Иванович! Все-таки я дама, в конце
концов! Ведь это хамство не отвечать, когда с вами разговаривают!
Николай Иванович, видный в луне до последней пуговки на
серой жилетке, до последнего волоска в светлой бородке клинышком, вдруг
усмехнулся дикой усмешкой, поднялся со скамейки и, очевидно, не помня себя от
смущения, вместо того, чтобы снять шляпу, махнул портфелем в сторону и ноги
согнул, как будто собирался пуститься вприсядку.
– Ах, какой вы скучный тип, Николай Иванович, – продолжала
Маргарита, – вообще вы все мне так надоели, что я выразить вам этого не могу, и
так я счастлива, что с вами расстаюсь! Ну вас к чертовой матери!
В это время за спиною Маргариты в спальне грянул телефон.
Маргарита сорвалась с подоконника и, забыв про Николая Ивановича, схватила
трубку.
– Говорит Азазелло, – сказали в трубке.
– Милый, милый Азазелло! – вскричала Маргарита.
– Пора! Вылетайте, – заговорил Азазелло в трубке, и по тону
его было слышно, что ему приятен искренний, радостный порыв Маргариты, – когда
будете пролетать над воротами, крикните: «Невидима!» Потом полетайте над
городом, чтобы попривыкнуть, а затем на юг, вон из города, и прямо на реку. Вас
ждут!
Маргарита повесила трубку, и тут в соседней комнате что-то
деревянно заковыляло и стало биться в дверь. Маргарита распахнула ее, и половая
щетка, щетиной вверх, танцуя, влетела в спальню. Концом своим она выбивала
дробь на полу, лягалась и рвалась в окно. Маргарита взвизгнула от восторга и
вскочила на щетку верхом. Тут только у наездницы мелькнула мысль о том, что она
в этой суматохе забыла одеться. Она галопом подскочила к кровати и схватила
первое попавшееся, какую-то голубую сорочку. Взмахнув ею, как штандартом, она
вылетела в окно. И вальс над садом ударил сильнее.
С окошка Маргарита скользнула вниз и увидела Николая
Ивановича на скамейке. Тот как бы застыл на ней и в полном ошеломлении
прислушивался к крикам и грохоту, доносящимся из освещенной спальни верхних
жильцов.
– Прощайте, Николай Иванович! – закричала Маргарита,
приплясывая перед Николаем Ивановичем.
Тот охнул и пополз по скамейке, перебирая по ней руками и
сбив наземь свой портфель.
– Прощайте навсегда! Я улетаю, – кричала Маргарита, заглушая
вальс. Тут она сообразила, что рубашка ей ни к чему не нужна, и, зловеще
захохотав, накрыла ею голову Николая Ивановича. Ослепленный Николай Иванович
грохнулся со скамейки на кирпичи дорожки.
Маргарита обернулась, чтобы последний раз глянуть на
особняк, где так долго она мучилась, и увидела в пылающем огне искаженное от
изумления лицо Наташи.
– Прощай, Наташа! – прокричала Маргарита и вздернула щетку,
– невидима, невидима, – еще громче крикнула она и между ветвями клена,
хлестнувшими ее по лицу, перелетев ворота, вылетела в переулок. И вслед ей
полетел совершенно обезумевший вальс.
