– Да не может быть, – поражаясь, шептал маленький, – это
что-то неслыханное... А что же Желдыбин предпринял?
Среди ровного гудения троллейбуса слышались слова от окошка:
– Уголовный розыск... скандал... ну, прямо мистика!
Из этих отрывочных кусочков Маргарита Николаевна кое-как
составила что-то связное. Граждане шептались о том, что у какого-то покойника,
а какого – они не называли, сегодня утром из гроба украли голову! Вот из-за
этого этот Желдыбин так и волнуется теперь. Все эти, что шепчутся в
троллейбусе, тоже имеют какое-то отношение к обокраденному покойнику.
– Поспеем ли за цветами заехать? – беспокоился маленький, –
кремация, ты говоришь, в два?
Наконец Маргарите Николаевне надоело слушать эту
таинственную трепотню про украденную из гроба голову, и она обрадовалась, что
ей пора выходить.
Через несколько минут Маргарита Николаевна уже сидела под
кремлевской стеной на одной из скамеек, поместившись так, что ей был виден
Манеж.
Маргарита щурилась на яркое солнце, вспоминала свой
сегодняшний сон, вспоминала, как ровно год, день в день и час в час, на этой же
самой скамье она сидела рядом с ним. И точно так же, как и тогда, черная
сумочка лежала рядом с нею на скамейке. Его не было рядом в этот день, но
разговаривала мысленно Маргарита Николаевна все же с ним: «Если ты сослан, то
почему же не даешь знать о себе? Ведь дают же люди знать. Ты разлюбил меня?
Нет, я почему-то этому не верю. Значит, ты был сослан и умер... Тогда, прошу
тебя, отпусти меня, дай мне наконец свободу жить, дышать воздухом». Маргарита
Николаевна отвечала за него: «Ты свободна... Разве я держу тебя?» Потом
возражала ему: «Нет, что это за ответ! Нет, ты уйди из моей памяти, тогда я
стану свободна».
Люди проходили мимо Маргариты Николаевны. Какой-то мужчина
покосился на хорошо одетую женщину, привлеченный ее красотою и одиночеством. Он
кашлянул и присел на кончик той же скамьи, на которой сидела Маргарита
Николаевна. Набравшись духу, он заговорил:
– Определенно хорошая погода сегодня...
Но Маргарита так мрачно поглядела на него, что он поднялся и
ушел.
«Вот и пример, – мысленно говорила Маргарита тому, кто
владел ею, – почему, собственно, я прогнала этого мужчину? Мне скучно, а в этом
ловеласе нет ничего дурного, разве только что глупое слово »определенно«?
Почему я сижу, как сова, под стеной одна? Почему я выключена из жизни?»
Она совсем запечалилась и понурилась. Но тут вдруг та самая
утренняя волна ожидания и возбуждения толкнула ее в грудь. «Да, случится!»
Волна толкнула ее вторично, и тут она поняла, что это волна звуковая. Сквозь
шум города все отчетливее слышались приближающиеся удары барабана и звуки
немного фальшивящих труб.
Первым показался шагом следующий мимо решетки сада конный
милиционер, а за ним три пеших. Затем медленно едущий грузовик с музыкантами.
Далее – медленно двигающаяся похоронная новенькая открытая машина, на ней гроб
весь в венках, а по углам площадки – четыре стоящих человека: трое мужчин, одна
женщина. Даже на расстоянии Маргарита разглядела, что лица стоящих в похоронной
машине людей, сопровождающих покойника в последний путь, какие-то странно
растерянные. В особенности это было заметно в отношении гражданки, стоявшей в
левом заднем углу автодрог. Толстые щеки этой гражданки как будто изнутри
распирало еще больше какою-то пикантной тайной, в заплывших глазах играли
двусмысленные огоньки. Казалось, что вот-вот еще немного, и гражданка, не
вытерпев, подмигнет на покойника и скажет: «Видали вы что-либо подобное? Прямо
мистика!» Столь же растерянные лица были и у пеших провожающих, которые, в
количестве человек трехсот примерно, медленно шли за похоронной машиной.
Маргарита провожала глазами шествие, прислушиваясь к тому,
как затихает вдали унылый турецкий барабан, выделывающий одно и то же «Бумс,
бумс, бумс», и думала: «Какие странные похороны... И какая тоска от этого
»бумса«! Ах, право, дьяволу бы заложила душу, чтобы только узнать, жив он или
нет! Интересно знать, кого это хоронят с такими удивительными лицами?»
– Берлиоза Михаила Александровича, – послышался рядом
несколько носовой мужской голос, – председателя МАССОЛИТа.
Удивленная Маргарита Николаевна повернулась и увидела на
своей скамейке гражданина, который, очевидно, бесшумно подсел в то время, когда
Маргарита загляделась на процессию и, надо полагать, в рассеянности вслух
задала свой последний вопрос.
Процессия тем временем стала приостанавливаться, вероятно,
задерживаемая впереди светофорами.
– Да, – продолжал неизвестный гражданин, – удивительное у
них настроение. Везут покойника, а думают только о том, куда девалась его
голова!
– Какая голова? – спросила Маргарита, вглядываясь в
неожиданного соседа. Сосед этот оказался маленького роста, пламенно-рыжий, с
клыком, в крахмальном белье, в полосатом добротном костюме, в лакированных
туфлях и с котелком на голове. Галстук был яркий. Удивительно было то, что из
кармашка, где обычно мужчины носят платочек или самопишущее перо, у этого
гражданина торчала обглоданная куриная кость.
– Да, изволите ли видеть, – объяснил рыжий, – сегодня утром
в Грибоедовском зале голову у покойника стащили из гроба.
– Как же это может быть? – невольно спросила Маргарита, в то
же время вспомнив шепот в троллейбусе.
– Черт его знает как! – развязно ответил рыжий, – я,
впрочем, полагаю, что об этом Бегемота не худо бы спросить. До ужаса ловко
сперли. Такой скандалище! И, главное, непонятно, кому и на что она нужна, эта
голова!
Как ни была занята своим Маргарита Николаевна, ее все же
поразили странные враки неизвестного гражданина.
– Позвольте! – вдруг воскликнула она, – какого Берлиоза?
Это, что в газетах сегодня...
– Как же, как же...
– Так это, стало быть, литераторы за гробом идут? – спросила
Маргарита и вдруг оскалилась.
– Ну, натурально, они!
– А вы их знаете в лицо?
– Всех до единого, – ответил рыжий.
– Скажите, – заговорила Маргарита, и голос ее стал глух, –
среди них нету критика Латунского?
– Как же его не может быть? – ответил рыжий, – вон он с краю
в четвертом ряду.
– Это блондин-то? – щурясь, спросила Маргарита.
– Пепельного цвета... Видите, он глаза вознес к небу.
– На патера похож?
– Во-во!
Больше Маргарита ничего не спросила, всматриваясь в
Латунского.
