– Ах, ну да, ну да! Дорогой мой! Я открою вам тайну: я вовсе
не артист, а просто мне хотелось повидать москвичей в массе, а удобнее всего
это было сделать в театре. Ну вот моя свита, – он кивнул в сторону кота, – и
устроила этот сеанс, я же лишь сидел и смотрел на москвичей. Но не меняйтесь в
лице, а скажите, что же в связи с этим сеансом привело вас ко мне?
– Изволите ли видеть, в числе прочего бумажки слетели с
потолка, – буфетчик понизил голос и конфузливо оглянулся, – ну, их все и
похватали. И вот заходит ко мне в буфет молодой человек, дает червонец, я сдачи
ему восемь с полтиной... Потом другой.
– Тоже молодой человек?
– Нет, пожилой. Третий, четвертый. Я все даю сдачи. А
сегодня стал проверять кассу, глядь, а вместо денег – резаная бумага. На сто
девять рублей наказали буфет.
– Ай-яй-яй! – воскликнул артист, – да неужели ж они думали,
что это настоящие бумажки? Я не допускаю мысли, чтобы они это сделали
сознательно.
Буфетчик как-то криво и тоскливо оглянулся, но ничего не
сказал.
– Неужели мошенники? – тревожно спросил у гостя маг, –
неужели среди Москвичей есть мошенники?
В ответ буфетчик так горько улыбнулся, что отпали все
сомнения: да, среди москвичей есть мошенники.
– Это низко! – возмутился Воланд, – вы человек бедный...
ведь вы – человек бедный?
Буфетчик втянул голову в плечи, так что стало видно, что он
человек бедный.
– У вас сколько имеется сбережений?
Вопрос был задан участливым тоном, но все-таки такой вопрос
нельзя не признать неделикатным. Буфетчик замялся.
– Двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах, –
отозвался из соседней комнаты треснувший голос, – и дома под полом двести
золотых десяток.
Буфетчик как будто прикипел к своему табурету.
– Ну, конечно, это не сумма, – снисходительно сказал Воланд
своему гостю, – хотя, впрочем, и она, собственно, вам не нужна. Вы когда
умрете?
Тут уж буфетчик возмутился.
– Это никому не известно и никого не касается, – ответил он.
– Ну да, неизвестно, – послышался все тот же дрянной голос
из кабинета, – подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в
феврале будущего года, от рака печени в клин??ке Первого МГУ, в четвертой
палате.
Буфетчик стал желт лицом.
– Девять месяцев, – задумчиво считал Воланд, – двести сорок
девять тысяч... Это выходит круглым счетом двадцать семь тысяч в месяц?
Маловато, но при скромной жизни хватит. Да еще десятки.
– Десятки реализовать не удастся, – ввязался все тот же
голос, леденя сердце буфетчика, – по смерти Андрея Фокича дом немедленно
сломают и десятки будут отправлены в госбанк.
– Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику, – продолжал
артист, – какой смысл умирать в палате под стоны и хрип безнадежных больных. Не
лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться
<в другой мир> под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими
друзьями?
Буфетчик сидел неподвижно и очень постарел. Темные кольца
окружили его глаза, щеки обвисли и нижняя челюсть отвалилась.
– Впрочем, мы размечтались, – воскликнул хозяин, – к делу.
Покажите вашу резаную бумагу.
Буфетчик, волнуясь, вытащил из кармана пачку, развернул ее и
остолбенел. В обрывке газеты лежали червонцы.
– Дорогой мой, вы действительно нездоровы, – сказал Воланд,
пожимая плечами.
Буфетчик, дико улыбаясь, поднялся с табурета.
– А, – заикаясь, проговорил он, – а если они опять того...
– Гм... – задумался артист, – ну, тогда приходите к нам
опять. Милости просим! Рад нашему знакомству.
Тут же выскочил из кабинета Коровьев, вцепился в руку
буфетчику, стал ее трясти и упрашивать Андрея Фокича всем, всем передать
поклоны. Плохо что-либо соображая, буфетчик тронулся в переднюю.
– Гелла, проводи! – кричал Коровьев.
Опять-таки эта рыжая нагая в передней! Буфетчик протиснулся
в дверь, пискнул «до свиданья» и пошел, как пьяный. Пройдя немного вниз, он
остановился, сел на ступеньки, вынул пакет, проверил – червонцы были на месте.
Тут из квартиры, выходящей на эту площадку, вышла женщина с
зеленой сумкой. Увидев человека, сидящего на ступеньке и тупо глядящего на
червонцы, улыбнулась и сказала задумчиво:
– Что за дом у нас такой! И этот с утра пьяный. Стекло
выбили опять на лестнице, – всмотревшись повнимательнее в буфетчика, она
добавила: – Э, да у вас, гражданин, червонцев-то куры не клюют. Ты бы со мной
поделился! А?
– Оставь меня, Христа ради, – испугался буфетчик и проворно
спрятал деньги. Женщина рассмеялась:
– Да ну тебя к лешему, скаред! Я пошутила, – и пошла вниз.
Буфетчик медленно поднялся, поднял руку, чтобы поправить
шляпу, и убедился, что ее на голове нету. Ужасно ему не хотелось возвращаться,
но шляпы было жалко. Немного поколебавшись, он все-таки вернулся и позвонил.
– Что вам еще? – спросила его проклятая Гелла.
– Я шляпочку забыл, – шепнул буфетчик, тыча себя в лысину.
Гелла повернулась, буфетчик мысленно плюнул и закрыл глаза. Когда он их открыл,
Гелла подавала ему шляпу и шпагу с темной рукоятью.
– Не мое, – шепнул буфетчик, отпихивая шпагу и быстро
надевая шляпу.
– Разве вы без шпаги пришли? – удивилась Гелла.
Буфетчик что-то буркнул и быстро пошел вниз. Голове его
почему-то было неудобно и слишком тепло в шляпе; он снял ее и, подпрыгнув от
страха, тихо вскрикнул. В руках у него был бархатный берет с петушьим
потрепанным пером. Буфетчик перекрестился. В то же мгновение берет мяукнул,
превратился в черного котенка и, вскочив обратно на голову Андрею Фокичу, всеми
когтями вцепился в его лысину. Испустив крик отчаяния, буфетчик кинулся бежать
вниз, а котенок свалился с головы и брызнул вверх по лестнице.
Вырвавшись на воздух, буфетчик рысью побежал к воротам и
навсегда покинул чертов дом N 302-бис.
Превосходно известно, что с ним было дальше. Вырвавшись из
подворотни, буфетчик диковато оглянулся, как будто что-то ища. Через минуту он
был на другой стороне улицы в аптеке. Лишь только он произнес слова: «Скажите,
пожалуйста...» – как женщина за прилавком воскликнула:
