Войдя туда, куда его пригласили, буфетчик даже про дело свое
позабыл, до того его поразило убранство комнаты. Сквозь цветные стекла больших
окон (фантазия бесследно пропавшей ювелирши) лился необыкновенный, похожий на
церковный, свет. В старинном громадном камине, несмотря на жаркий весенний
день, пылали дрова. А жарко между тем нисколько не было в комнате, и даже
наоборот, входящего охватывала какая-то погребная сырость. Перед камином на
тигровой шкуре сидел, благодушно жмурясь на огонь, черный котище. Был стол, при
взгляде на который богобоязненный буфетчик вздрогнул: стол был покрыт церковной
парчой. На парчовой скатерти стояло множество бутылок – пузатых, заплесневевших
и пыльных. Между бутылками поблескивало блюдо, и сразу было видно, что это
блюдо из чистого золота. У камина маленький, рыжий, с ножом за поясом, на
длинной стальной шпаге жарил куски мяса, и сок капал в огонь, и в дымоход
уходил дым. Пахло не только жареным, но еще какими-то крепчайшими духами и
ладаном, от чего у буфетчика, уже знавшего из газет о гибели Берлиоза и о месте
его проживания, мелькнула мысль о том, что уж не служили ли, чего доброго, по
Берлиозу церковную панихиду, каковую мысль, впрочем, он тут же отогнал от себя,
как заведомо нелепую.
Ошеломленный буфетчик неожиданно услышал тяжелый бас:
– Ну-с, чем я вам могу быть полезен?
Тут буфетчик и обнаружил в тени того, кто был ему нужен.
Черный маг раскинулся на каком-то необъятном диване, низком,
с разбросанными на нем подушками. Как показалось буфетчику, на артисте было
только черное белье и черные же остроносые туфли.
– Я, – горько заговорил буфетчик, – являюсь заведующим
буфетом театра Варьете...
Артист вытянул вперед руку, на пальцах которой сверкали
камни, как бы заграждая уста буфетчику, и заговорил с большим жаром:
– Нет, нет, нет! Ни слова больше! Ни в каком случае и
никогда! В рот ничего не возьму в вашем буфете! Я, почтеннейший, проходил вчера
мимо вашей стойки и до сих пор не могу забыть ни осетрины, ни брынзы.
Драгоценный мой! Брынза не бывает зеленого цвета, это вас кто-то обманул. Ей
полагается быть белой. Да, а чай? Ведь это же помои! Я своими глазами видел,
как какая-то неопрятная девушка подливала из ведра в ваш громадный самовар
сырую воду, а чай между тем продолжали разливать. Нет, милейший, так
невозможно!
– Я извиняюсь, – заговорил ошеломленный этим внезапным
нападением Андрей Фокич, – я не по этому делу, и осетрина здесь ни при чем.
– То есть как это ни при чем, если она испорчена!
– Осетрину прислали второй свежести, – сообщил буфетчик.
– Голубчик, это вздор!
– Чего вздор?
– Вторая свежесть – вот что вздор! Свежесть бывает только
одна – первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это
означает, что она тухлая!
– Я извиняюсь, – начал было опять буфетчик, не зная, как
отделаться от придирающегося к нему артиста.
– Извинить не могу, – твердо сказал тот.
– Я не по этому делу пришел, – совсем расстраиваясь,
проговорил буфетчик.
– Не по этому? – удивился иностранный маг. – А какое же еще
дело могло привести вас ко мне? Если память не изменяет мне, из лиц, близких вам
по профессии, я знался только с одной маркитанткой, но и то давно, когда вас
еще не было на свете. Впрочем, я рад. Азазелло! Табурет господину заведующему
буфетом!
Тот, что жарил мясо, повернулся, причем ужаснул буфетчика
своими клыками, и ловко подал ему один из темных дубовых низеньких табуретов.
Других сидений в комнате не было.
Буфетчик вымолвил:
– Покорнейше благодарю, – и опустился на скамеечку. Задняя
ее ножка тотчас с треском подломилась, и буфетчик, охнув, больно ударился задом
об пол. Падая, он поддел ногой другую скамеечку, стоявшую перед ним, и с нее
опрокинул себе на брюки полную чашу красного вина.
Артист воскликнул:
– Ай! Не ушиблись ли вы?
Азазелло помог буфетчику подняться, подал другое сиденье.
Полным горя голосом буфетчик отказался от предложения хозяина снять штаны и
просушить их перед огнем и, чувствуя себя невыносимо неудобно в мокром белье и
платье, сел на другую скамеечку с опаской.
– Я люблю сидеть низко, – проговорил артист, – с низкого не
так опасно падать. Да, итак мы остановились на осетрине? Голубчик мой!
Свежесть, свежесть и свежесть, вот что должно быть девизом всякого буфетчика.
Да вот, не угодно ли отведать...
Тут в багровом свете от камина блеснула перед буфетчиком
шпага, и Азазелло выложил на золотую тарелку шипящий кусок мяса, полил его
лимонным соком и подал буфетчику золотую двузубую вилку.
– Покорнейше... я...
– Нет, нет, попробуйте!
Буфетчик из вежливости положил кусочек в рот и сразу понял,
что жует что-то действительно очень свежее и, главное, необыкновенно вкусное.
Но, прожевывая душистое, сочное мясо, буфетчик едва не подавился и не упал
вторично. Из соседней комнаты вылетела большая темная птица и тихонько задела
крылом лысину буфетчика. Сев на каминную полку рядом с часами, птица оказалась
совой. «Господи боже мой! – подумал нервный, как все буфетчики, Андрей Фокич, –
вот квартирка!»
– Чашу вина? Белое, красное? Вино какой страны предпочитаете
в это время дня?
– Покорнейше... я не пью...
– Напрасно! Так не прикажете ли партию в кости? Или вы
предпочитаете другие какие-нибудь игры? Домино, карты?
– Не играю, – уже утомленный, отозвался буфетчик.
– Совсем худо, – заключил хозяин, – что-то, воля ваша,
недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин,
застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят
окружающих. Правда, возможны исключения. Среди лиц, садившихся со мною за
пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы! Итак, я слушаю ваше
дело.
– Вчера вы изволили фокусы делать...
– Я? – воскликнул в изумлении маг, – помилосердствуйте. Мне
это даже как-то не к лицу!
– Виноват, – сказал опешивший буфетчик, – давать сеанс
черной магии...