– Выше! – отрывисто ответил Поплавский.
– Покорнейше вас благодарю, гражданин, – так же грустно
сказал человечек и пошел вверх, а Поплавский поднялся и побежал вниз.
Возникает вопрос, уж не в милицию ли спешил Максимилиан
Андреевич жаловаться на разбойников, учинивших над ним дикое насилие среди бела
дня? Нет, ни в коем случае, это можно сказать уверенно. Войти в милицию и
сказать, что вот, мол, сейчас кот в очках читал мой паспорт, а потом человек в
трико, с ножом... Нет, граждане, Максимилиан Андреевич был действительно умным
человеком!
Он был уже внизу и увидел у самой выходной двери дверь,
ведущую в какую-то каморку. Стекло в этой двери было выбито. Поплавский спрятал
паспорт в карман, оглянулся, надеясь увидеть выброшенные вещи. Но их не было и
следа. Поплавский сам удивился, насколько мало его это огорчило. Его занимала
другая интересная и соблазнительная мысль – проверить на этом человечке еще раз
проклятую квартиру. В самом деле: раз он справлялся о том, где она находится,
значит, шел в нее впервые. Стало быть, он сейчас направлялся непосредственно в
лапы той компании, что засела в квартире N 50. Что-то подсказывало Поплавскому,
что человечек этот очень скоро выйдет из квартиры. Ни на какие похороны
никакого племянника Максимилиан Андреевич, конечно, уже не собирался, а до
поезда в Киев времени было достаточно. Экономист оглянулся и нырнул в каморку.
В это время далеко вверху стукнула дверь. «Это он вошел!» – с замиранием сердца
подумал Поплавский. В каморке было прохладно, пахло мышами и сапогами.
Максимилиан Андреевич уселся на каком-то деревянном обрубке и решил ждать.
Позиция была удобная, из каморки прямо была видна выходная дверь шестого
парадного.
Однако ждать пришлось дольше, чем полагал киевлянин.
Лестница все время была почему-то пустынна. Слышно было хорошо, и наконец в
пятом этаже стукнула дверь. Поплавский замер. Да, его шажки. «Идет вниз».
Открылась дверь этажом пониже. Шажки стихли. Женский голос. Голос грустного человека...
да, это его голос... Произнес что-то вроде «Оставь, Христа ради...». Ухо
Поплавского торчало в разбитом стекле. Это ухо уловило женский смех. Быстрые и
бойкие шаги вниз; и вот мелькнула спина женщины. Эта женщина с клеенчатой
зеленой сумкой в руках вышла из подъезда во двор. А шажки того человечка
возобновились. «Странно, он назад возвращается в квартиру! А не из этой ли
шайки он сам? Да, возвращается. Вот опять наверху открыли дверь. Ну что же,
подождем еще».
На этот раз пришлось ждать недолго. Звуки двери. Шажки.
Шажки стихли. Отчаянный крик. Мяуканье кошки. Шажки быстрые, дробные, вниз,
вниз, вниз!
Поплавский дождался. Крестясь и что-то бормоча, пролетел
печальный человек, без шляпы, с совершенно безумным лицом, исцарапанной лысиной
и в совершенно мокрых штанах. Он начал рвать за ручку выходную дверь, в страхе
не соображая, куда она открывается – наружу или внутрь, – наконец совладал с
нею и вылетел на солнце во двор.
Проверка квартиры была произведена; не думая больше ни о
покойном племяннике, ни о квартире, содрогаясь при мысли о той опасности,
которой он подвергался, Максимилиан Андреевич, шепча только два слова: «Все
понятно! Все понятно!» – выбежал во двор. Через несколько минут троллейбус
уносил экономиста-плановика по направлению к Киевскому вокзалу.
С маленьким же человечком, пока экономист сидел в каморке
внизу, приключилась неприятнейшая история. Человечек был буфетчиком в Варьете и
назывался Андрей Фокич Соков. Пока шло следствие в Варьете, Андрей Фокич
держался в сторонке от всего происходящего, и замечено было только одно, что он
стал еще грустнее, чем был всегда вообще, и, кроме того, что он справлялся у
курьера Карпова о том, где остановился приезжий маг.
Итак, расставшись на площадке с экономистом, буфетчик
добрался до пятого этажа и позвонил в квартиру N 50.
Ему открыли немедленно, но буфетчик вздрогнул, попятился и
вошел не сразу. Это было понятно. Открыла дверь девица, на которой ничего не
было, кроме кокетливого кружевного фартучка и белой наколки на голове. На
ногах, впрочем, были золотые туфельки. Сложением девица отличалась
безукоризненным, и единственным дефектом ее внешности можно было считать
багровый шрам на шее.
– Ну что ж, входите, раз звонили! – сказала девица, уставив
на буфетчика зеленые распутные глаза.
Андрей Фокич охнул, заморгал глазами и шагнул в переднюю,
снимая шляпу. В это время как раз в передней зазвенел телефон. Бесстыжая
горничная, поставив одну ногу на стул, сняла трубку с рычажка и сказала в нее:
– Алло!
Буфетчик не знал, куда девать глаза, переминался с ноги на
ногу и думал: «Ай да горничная у иностранца! Тьфу ты, пакость какая!» И чтобы
спастись от пакости, стал коситься по сторонам.
Вся большая и полутемная передняя была загромождена
необычными предметами и одеянием. Так, на спинку стула наброшен был траурный
плащ, подбитый огненной материей, на подзеркальном столике лежала длинная шпага
с поблескивающей золотом рукоятью. Три шпаги с рукоятями серебряными стояли в
углу так же просто, как какие-нибудь зонтики или трости. А на оленьих рогах
висели береты с орлиными перьями.
– Да, – говорила горничная в телефон, – как? Барон Майгель?
Слушаю. Да! Господин артист сегодня дома. Да, будет рад вас видеть. Да,
гости... Фрак или черный пиджак. Что? К двенадцати ночи. – Закончив разговор,
горничная положила трубку и обратилась к буфетчику: – Вам что угодно?
– Мне необходимо видеть гражданина артиста.
– Как? Так-таки его самого?
– Его, – ответил буфетчик печально.
– Спрошу, – сказала, видимо колеблясь, горничная и,
приоткрыв дверь в кабинет покойного Берлиоза, доложила: – Рыцарь, тут явился
маленький человек, который говорит, что ему нужен мессир.
– А пусть войдет, – раздался из кабинета разбитый голос
Коровьева.
– Пройдите в гостиную, – сказала девица так просто, как
будто была одета по-человечески, приоткрыла дверь в гостиную, а сама покинула
переднюю.
