– Догадался, проклятый! Всегда был смышлен, – злобно
ухмыльнувшись совершенно в лицо финдиректору, проговорил Варенуха, неожиданно
отпрыгнул от кресла к двери и быстро двинул вниз пуговку английского замка.
Финдиректор отчаянно оглянулся, отступая к окну, ведущему в сад, и в этом окне,
заливаемом луною, увидел прильнувшее к стеклу лицо голой девицы и ее голую
руку, просунувшуюся в форточку и старающуюся открыть нижнюю задвижку. Верхняя
уже была открыта.
Римскому показалось, что свет в настольной лампе гаснет и
что письменный стол наклоняется. Римского окатило ледяной волной, но, к счастью
для себя, он превозмог себя и не упал. Остатка сил хватило на то, чтобы
шепнуть, но не крикнуть:
– Помогите...
Варенуха, карауля дверь, подпрыгивал возле нее, подолгу
застревая в воздухе и качаясь в нем. Скрюченными пальцами он махал в сторону
Римского, шипел и чмокал, подмигивая девице в окне.
Та заспешила, всунула рыжую голову в форточку, вытянула
сколько могла руку, ногтями начала царапать нижний шпингалет и потрясать раму.
Рука ее стала удлиняться, как резиновая, и покрылась трупной зеленью. Наконец
зеленые пальцы мертвой обхватили головку шпингалета, повернули ее, и рама стала
открываться. Римский слабо вскрикнул, прислонился к стене и портфель выставил
вперед, как щит. Он понимал, что пришла его гибель.
Рама широко распахнулась, но вместо ночной свежести и
аромата лип в комнату ворвался запах погреба. Покойница вступила на подоконник.
Римский отчетливо видел пятна тления на ее груди.
И в это время радостный неожиданный крик петуха долетел из
сада, из того низкого здания за тиром, где содержались птицы, участвовавшие в
программах. Горластый дрессированный петух трубил, возвещая, что к Москве с
востока катится рассвет.
Дикая ярость исказила лицо девицы, она испустила хриплое
ругательство, а Варенуха у дверей взвизгнул и обрушился из воздуха на пол.
Крик петуха повторился, девица щелкнула зубами, и рыжие ее
волосы поднялись дыбом. С третьим криком петуха она повернулась и вылетела вон.
И вслед за нею, подпрыгнув и вытянувшись горизонтально в воздухе, напоминая
летящего купидона, выплыл медленно в окно через письменный стол Варенуха.
Седой как снег, без единого черного волоса старик, который
недавно еще был Римским, подбежал к двери, отстегнул пуговку, открыл дверь и
кинулся бежать по темному коридору. У поворота на лестницу он, стеная от
страха, нащупал выключатель, и лестница осветилась. На лестнице трясущийся,
дрожащий старик упал, потому что ему показалось, что на него сверху мягко
обрушился Варенуха.
Сбежав вниз, Римский увидел дежурного, заснувшего на стуле у
кассы в вестибюле. Римский пробрался мимо него на цыпочках и выскользнул в
главную дверь. На улице ему стало несколько легче. Он настолько пришел в себя,
что, хватаясь за голову, сумел сообразить, что шляпа его осталась в кабинете.
Само собой разумеется, что за нею он не вернулся, а,
задыхаясь, побежал через широкую улицу на противоположный угол у кинотеатра,
возле которого маячил красноватый тусклый огонек. Через минуту он был уже возле
него. Никто не успел перехватить машину.
– К курьерскому ленинградскому, дам на чай, – тяжело дыша и
держась за сердце, проговорил старик.
– В гараж еду, – с ненавистью ответил шофер и отвернулся.
Тогда Римский расстегнул портфель, вытащил оттуда пятьдесят
рублей и протянул их сквозь открытое переднее окно шоферу.
Через несколько мгновений дребезжащая машина, как вихрь,
летела по кольцу Садовой. Седока трепало на сиденье, и в осколке зеркала, повешенного
перед шофером, Римский видел то радостные глаза шофера, то безумные свои.
Выскочив из машины перед зданием вокзала, Римский крикнул
первому попавшемуся человеку в белом фартуке и с бляхой:
– Первую категорию, один, тридцать дам, – комкая, он вынимал
из портфеля червонцы, – нет первой – вторую, если нету – бери жесткий.
Человек с бляхой, оглядываясь на светящиеся часы, рвал из
рук Римского червонцы.
Через пять минут из-под стеклянного купола вокзала исчез
курьерский и начисто пропал в темноте. С ним вместе пропал и Римский.
Глава 15
Сон Никанора Ивановича
Нетрудно догадаться, что толстяк с багровой физиономией,
которого поместили в клинике в комнате N 119, был Никанор Иванович Босой.
Попал он, однако, к профессору Стравинскому не сразу, а
предварительно побывав в другом месте.
От другого этого места у Никанора Ивановича осталось в
воспоминании мало чего. Помнился только письменный стол, шкаф и диван.
Там с Никанором Ивановичем, у которого перед глазами как-то
мутилось от приливов крови и душевного возбуждения, вступили в разговор, но
разговор вышел какой-то странный, путаный, а вернее сказать, совсем не вышел.
Первый же вопрос, который был задан Никанору Ивановичу, был
таков:
– Вы Никанор Иванович Босой, председатель домкома номер
триста два-бис по Садовой?
На это Никанор Иванович, рассмеявшись страшным смехом,
ответил буквально так:
– Я Никанор, конечно, Никанор! Но какой же я к шуту
председатель!
– То есть как? – спросили у Никанора Ивановича,
прищуриваясь.
– А так, – ответил он, – что ежели я председатель, то я
сразу должен был установить, что он нечистая сила! А то что же это? Пенсне
треснуло... весь в рванине... Какой же он может быть переводчик у иностранца!
– Про кого говорите? – спросили у Никанора Ивановича.
– Коровьев! – вскричал Никанор Иванович, – в пятидесятой
квартире у нас засел! Пишите: Коровьев. Его немедленно надо изловить! Пишите:
шестое парадное, там он.
– Откуда валюту взял? – задушевно спросили у Никанора
Ивановича.
– Бог истинный, бог всемогущий, – заговорил Никанор
Иванович, – все видит, а мне туда и дорога. В руках никогда не держал и не
подозревал, какая такая валюта! Господь меня наказует за скверну мою, – с
чувством продолжал Никанор Иванович, то застегивая рубашку, то расстегивая, то
крестясь, – брал! Брал, но брал нашими советскими! Прописывал за деньги, не
спорю, бывало. Хорош и наш секретарь Пролежнев, тоже хорош! Прямо скажем, все
воры в домоуправлении. Но валюты я не брал!
На просьбу не валять дурака, а рассказывать, как попали
доллары в вентиляцию, Никанор Иванович стал на колени и качнулся, раскрывая
рот, как бы желая проглотить паркетную шашку.
