И тотчас пол сцены покрылся персидскими коврами, возникли
громадные зеркала, с боков освещенные зеленоватыми трубками, а меж зеркал
витрины, и в них зрители в веселом ошеломлении увидели разных цветов и фасонов
парижские женские платья. Это в одних витринах, а в других появились сотни
дамских шляп, и с перышками, и без перышек, и с пряжками, и без них, сотни же
туфель – черных, белых, желтых, кожаных, атласных, замшевых, и с ремешками, и с
камушками. Между туфель появились футляры, и в них заиграли светом блестящие
грани хрустальных флаконов. Горы сумочек из антилоповой кожи, из замши, из
шелка, а между ними – целые груды чеканных золотых продолговатых футлярчиков, в
которых бывает губная помада.
Черт знает откуда взявшаяся рыжая девица в вечернем черном
туалете, всем хорошая девица, кабы не портил ее причудливый шрам на шее,
заулыбалась у витрин хозяйской улыбкой.
Фагот, сладко ухмыляясь, объявил, что фирма совершенно
бесплатно производит обмен старых дамских платьев и обуви на парижские модели и
парижскую же обувь. То же самое он добавил относительно сумочек, духов и
прочего.
Кот начал шаркать задней лапой, передней и в то же время
выделывая какие-то жесты, свойственные швейцарам, открывающим дверь.
Девица хоть и с хрипотцой, но сладко запела, картавя, что-то
малопонятное, но, судя по женским лицам в партере, очень соблазнительное:
– Герлэн, шанель номер пять, мицуко, нарсис нуар, вечерние
платья, платья коктейль...
Фагот извивался, кот кланялся, девица открывала стеклянные
витрины.
– Прошу! – орал Фагот, – без всякого стеснения и церемоний!
Публика волновалась, но идти на сцену пока никто не решался.
Но наконец какая-то брюнетка вышла из десятого ряда партера и, улыбаясь так,
что ей, мол, решительно все равно и в общем наплевать, прошла и по боковому
трапу поднялась на сцену.
– Браво! – вскричал Фагот, – приветствую первую
посетительницу! Бегемот, кресло! Начнем с обуви, мадам.
Брюнетка села в кресло, и Фагот тотчас вывалил на ковер
перед нею целую груду туфель.
Брюнетка сняла свою правую туфлю, примерила сиреневую,
потопала в ковер, осмотрела каблук.
– А они не будут жать? – задумчиво спросила она.
На это Фагот обиженно воскликнул:
– Что вы, что вы! – и кот от обиды мяукнул.
– Я беру эту пару, мосье, – сказала брюнетка с достоинством,
надевая и вторую туфлю.
Старые туфли брюнетки были выброшены за занавеску, и туда же
проследовала и сама она в сопровождении рыжей девицы и Фагота, несшего на
плечиках несколько модельных платьев. Кот суетился, помогал и для пущей
важности повесил себе на шею сантиметр.
Через минуту из-за занавески вышла брюнетка в таком платье,
что по всему партеру прокатился вздох. Храбрая женщина, до удивительности
похорошевшая, остановилась у зеркала, повела обнаженными плечами, потрогала
волосы на затылке и изогнулась, стараясь заглянуть себе за спину.
– Фирма просит вас принять это на память, – сказал Фагот и
подал брюнетке открытый футляр с флаконом.
– Мерси, – надменно ответила брюнетка и пошла по трапу в
партер. Пока она шла, зрители вскакивали, прикасались к футляру.
И вот тут прорвало начисто, и со всех сторон на сцену пошли
женщины. В общем возбужденном говоре, смешках и вздохах послышался мужской
голос: «Я не позволю тебе!» – и женский: «Деспот и мещанин, не ломайте мне
руку!» Женщины исчезали за занавеской, оставляли там свои платья и выходили в
новых. На табуретках с золочеными ножками сидел целый ряд дам, энергично топая
в ковер заново обутыми ногами. Фагот становился на колени, орудовал роговой
надевалкой, кот, изнемогая под грудами сумочек и туфель, таскался от витрины к
табуретам и обратно, девица с изуродованной шеей то появлялась, то исчезала и
дошла до того, что уж полностью стала тарахтеть по-французски, и удивительно
было то, что ее с полуслова понимали все женщины, даже те из них, что не знали
ни одного французского слова.
Общее изумление вызвал мужчина, затесавшийся на сцену. Он
объявил, что у супруги его грипп и что он поэтому просит передать ей что-нибудь
через него. В доказательство же того, что он действительно женат, гражданин был
готов предъявить паспорт. Заявление заботливого мужа было встречено хохотом,
Фагот проорал, что верит, как самому себе, и без паспорта, и вручил гражданину
две пары шелковых чулок, кот от себя добавил футлярчик с помадой.
Опоздавшие женщины рвались на сцену, со сцены текли
счастливицы в бальных платьях, в пижамах с драконами, в строгих визитных
костюмах, в шляпочках, надвинутых на одну бровь.
Тогда Фагот объявил, что за поздним временем магазин
закрывается до завтрашнего вечера ровно через одну минуту, и неимоверная суета
поднялась на сцене. Женщины наскоро, без всякой примерки, хватали туфли. Одна,
как буря, ворвалась за занавеску, сбросила там свой костюм и овладела первым,
что подвернулось, – шелковым, в громадных букетах, халатом и, кроме того,
успела подцепить два футляра духов.
Ровно через минуту грянул пистолетный выстрел, зеркала
исчезли, провалились витрины и табуретки, ковер растаял в воздухе так же, как и
занавеска. Последней исчезла высоченная гора старых платьев и обуви, и стала
сцена опять строга, пуста и гола.
И вот здесь в дело вмешалось новое действующее лицо.
Приятный звучный и очень настойчивый баритон послышался из
ложи N 2:
– Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы
незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов, в
особенности фокус с денежными бумажками. Желательно также и возвращение
конферансье на сцену. Судьба его волнует зрителей.
Баритон принадлежал не кому иному, как почетному гостю
сегодняшнего вечера Аркадию Аполлоновичу Семплеярову, председателю акустической
комиссии московских театров.
Аркадий Аполлонович помещался в ложе с двумя дамами:
пожилой, дорого и модно одетой, и другой – молоденькой и хорошенькой, одетой
попроще. Первая из них, как вскоре выяснилось при составлении протокола, была
супругой Аркадия Аполлоновича, а вторая – дальней родственницей его, начинающей
и подающей надежды актрисой, приехавшей из Саратова и проживающей на квартире
Аркадия Аполлоновича и его супруги.
– Пардон! – отозвался Фагот, – я извиняюсь, здесь
разоблачать нечего, все ясно.
– Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без
этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса
требует объяснения.
