– А в чем дело? – тихо спросил Никанор Иванович, следуя за
пришедшими, – у нас ничего такого в квартире не может быть... А у вас
документики... я извиняюсь...
Первый на ходу показал Никанору Ивановичу документик, а
второй в эту же минуту оказался стоящим на табуретке в уборной, с рукою,
засунутой в вентиляционный ход. В глазах у Никанора Ивановича потемнело, газету
сняли, но в пачке оказались не рубли, а неизвестные деньги, не то синие, не то
зеленые, и с изображением какого-то старика. Впрочем, все это Никанор Иванович
разглядел неясно, перед глазами у него плавали какие-то пятна.
– Доллары в вентиляции, – задумчиво сказал первый и спросил
Никанора Ивановича мягко и вежливо: – Ваш пакетик?
– Нет! – ответил Никанор Иванович страшным голосом, –
подбросили враги!
– Это бывает, – согласился тот, первый, и опять-таки мягко
добавил: – Ну что же, надо остальные сдавать.
– Нету у меня! Нету, богом клянусь, никогда в руках не
держал! – отчаянно вскричал председатель.
Он кинулся к комоду, с грохотом вытащил ящик, а из него
портфель, бессвязно при этом выкрикивая:
– Вот контракт... переводчик-гад подбросил... Коровьев... в
пенсне!
Он открыл портфель, глянул в него, сунул в него руку,
посинел лицом и уронил портфель в борщ. В портфеле ничего не было: ни Степиного
письма, ни контракта, ни иностранцева паспорта, ни денег, ни контрамарки.
Словом, ничего, кроме складного метра.
– Товариши! – неистово закричал председатель, – держите их!
У нас в доме нечистая сила!
И тут же неизвестно что померещилось Пелагее Антоновне, но
только она, всплеснув руками, вскричала:
– Покайся, Иваныч! Тебе скидка выйдет!
С глазами, налитыми кровью, Никанор Иванович занес кулаки
над головой жены, хрипя:
– У, дура проклятая!
Тут он ослабел и опустился на стул, очевидно, решив
покориться неизбежному.
В это время Тимофей Кондратьевич Квасцов на площадке
лестницы припадал к замочной скважине в дверях квартиры председателя то ухом,
то глазом, изнывая от любопытства.
Через пять минут жильцы дома, находившиеся во дворе, видели,
как председатель в сопровождении еще двух лиц проследовал прямо к воротам дома.
Рассказывали, что на Никаноре Ивановиче лица не было, что он пошатывался,
проходя, как пьяный, и что-то бормотал.
А еще через час неизвестный гражданин явился в квартиру
номер одиннадцать, как раз в то время, когда Тимофей Кондратьевич рассказывал
другим жильцам, захлебываясь от удовольствия, о том, как замели председателя,
пальцем выманил из кухни Тимофея Кондратьевича в переднюю, что-то ему сказал и
вместе с ним пропал.
Глава 10
Вести из Ялты
В то время, как случилось несчастье с Никанором Ивановичем,
недалеко от дома N 302-бис, на той же Садовой, в кабинете финансового директора
Варьете Римского находились двое: сам Римский и администратор Варьете Варенуха.
Большой кабинет на втором этаже театра двумя окнами выходил
на Садовую, а одним, как раз за спиною финдиректора, сидевшего за письменным
столом, в летний сад Варьете, где помещались прохладительные буфеты, тир и
открытая эстрада. Убранство кабинета, помимо письменного стола, заключалось в
пачке старых афиш, висевших на стене, маленьком столике с графином воды,
четырех креслах и в подставке в углу, на которой стоял запыленный давний макет
какого-то обозрения. Ну, само собой разумеется, что, кроме того, была в
кабинете небольших размеров потасканная, облупленная несгораемая касса, по
левую руку Римского, рядом с письменным столом.
Сидящий за столом Римский с самого утра находился в дурном
расположении духа, а Варенуха, в противоположность ему, был очень оживлен и
как-то особенно беспокойно деятелен. Между тем выхода его энергии не было.
Варенуха прятался сейчас в кабинете у финдиректора от
контрамарочников, которые отравляли ему жизнь, в особенности в дни перемены
программы. А сегодня как раз и был такой день.
Лишь только начинал звенеть телефон, Варенуха брал трубку и
лгал в нее:
– Кого? Варенуху? Его нету. Вышел из театра.
– Позвони ты, пожалуйста, Лиходееву еще раз, – раздраженно
сказал Римский.
– Да нету его дома. Я уже Карпова посылал. Никого нету в
квартире.
– Черт знает что такое, – шипел Римский, щелкая на счетной
машинке.
Дверь открылась, и капельдинер втащил толстую пачку только
что напечатанных дополнительных афиш. На зеленых листах крупными красными
буквами было написано:
Сегодня и ежедневно в театре Варьете
сверх программы:
Профессор Воланд
Сеансы черной магии с полным ее разоблачением
Варенуха, отойдя от афиши, наброшенной им на макет,
полюбовался на нее и приказал капельдинеру немедленно пустить все экземпляры в
расклейку.
– Хорошо, броско, – заметил Варенуха по уходе капельдинера.
– А мне до крайности не нравится вся эта затея, – злобно
поглядывая на афишу сквозь роговые очки, ворчал Римский, – и вообще я
удивляюсь, как ему разрешили это поставить!
– Нет, Григорий Данилович, не скажи, это очень тонкий шаг.
Тут вся соль в разоблачении.
– Не знаю, не знаю, никакой тут соли нет, и всегда он
придумает что-нибудь такое! Хоть бы показал этого мага. Ты-то его видел? Откуда
он его выкопал, черт его знает!
Выяснилось, что Варенуха, так же как и Римский, не видел
мага. Вчера Степа («как сумасшедший», по выражению Римского) прибежал к
финдиректору с написанным уже черновиком договора, тут же велел его переписать
и выдать деньги. И маг этот смылся, и никто его не видел, кроме самого Степы.
Римский вынул часы, увидел, что они показывают уже пять
минут третьего, и совершенно остервенился. В самом деле! Лиходеев звонил
примерно в одиннадцать часов, сказал, что придет примерно через полчаса, и не
только не пришел, но и из квартиры исчез!
– У меня же дело стоит! – уже рычал Римский, тыча пальцем в
груду неподписанных бумаг.
– Уж не попал ли он, как Берлиоз, под трамвай? – говорил
Варенуха, держа у уха трубку, в которой слышались густые, продолжительные и
совершенно безнадежные сигналы.
– А хорошо было бы... – чуть слышно сквозь зубы сказал
Римский.
