– Ну, вот и славно! – воскликнул покоренный Стравинский и,
обратившись к тому, что был с бородкой, приказал: – Федор Васильевич, выпишите,
пожалуйста, гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимать, постельное
белье можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь. Ну
что же, – обратился он к поэту, – успеха я вам желать не буду, потому что в
успех этот ни на йоту не верю. До скорого свидания! – и он встал, а свита его
шевельнулась.
– На каком основании я опять буду здесь? – тревожно спросил
Иван.
Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся
опять и заговорил:
– На том основании, что, как только вы явитесь в кальсонах в
милицию и скажете, что виделись с человеком, лично знавшим Понтия Пилата, – как
моментально вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой комнате.
– При чем здесь кальсоны? – растерянно оглядываясь, спросил
Иван.
– Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь
казенное же белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеяние. А доставлены вы
были к нам в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не
собирались, хоть я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат... И дело
готово!
Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его
воля как будто раскололась, и он почувствовал, что слаб, что нуждается в
совете.
– Так что же делать? – спросил он на этот раз уже робко.
– Ну вот и славно! – отозвался Стравинский, – это резоннейший
вопрос. Теперь я скажу вам, что, собственно, с вами произошло. Вчера кто-то вас
сильно напугал и расстроил рассказом про Понтия Пилата и прочими вещами. И вот
вы, разнервничавшийся, издерганный человек, пошли по городу, рассказывая про
Понтия Пилата. Совершенно естественно, что вас принимают за сумасшедшего. Ваше
спасение сейчас только в одном – в полном покое. И вам непременно нужно
остаться здесь.
– Но его необходимо поймать! – уже моляще воскликнул Иван.
– Хорошо-с, но самому-то зачем же бегать? Изложите на бумаге
все ваши подозрения и обвинения против этого человека. Ничего нет проще, как
переслать ваше заявление куда следует, и если, как вы полагаете, мы имеем дело
с преступником, все это выяснится очень скоро. Но только одно условие: не напрягайте
головы и старайтесь поменьше думать о Понтии Пилате. Мало ли чего можно
рассказать! Не всему надо верить.
– Понял! – решительно заявил Иван, – прошу выдать мне бумагу
и перо.
– Выдайте бумагу и коротенький карандаш, – приказал
Стравинский толстой женщине, а Ивану сказал так: – Но сегодня советую не
писать.
– Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня, – встревоженно
вскричал Иван.
– Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня,
выйдет завтра.
– Он уйдет!
– О нет, – уверенно возразил Стравинский, – он никуда не
уйдет, ручаюсь вам. И помните, что здесь у нас вам всемерно помогут, а без
этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите? – вдруг многозначительно спросил
Стравинский и завладел обеими руками Ивана Николаевича. Взяв их в свои, он
долго, в упор глядя в глаза Ивану, повторял: – Вам здесь помогут... Вы слышите
меня?.. Вам здесь помогут... вам здесь помогут... Вы получите облегчение. Здесь
тихо, все спокойно. Вам здесь помогут...
Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его
смягчилось.
– Да, да, – тихо сказал он.
– Ну вот и славно! – по своему обыкновению заключил беседу
Стравинский и поднялся, – до свиданья! – он пожал руку Ивану и, уже выходя,
повернулся к тому, что был с бородкой, и сказал: – Да, а кислород попробуйте...
и ванны.
Через несколько мгновений перед Иваном не было ни
Стравинского, ни свиты. За сеткой в окне, в полуденном солнце, красовался
радостный и весенний бор на другом берегу реки, а поближе сверкала река.
Глава 9
Коровьевские штуки
Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества
дома N 302-бис по садовой улице в Москве, где проживал покойный Берлиоз,
находился в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды на
четверг.
В полночь, как мы уже знаем, приехала в дом комиссия, в
которой участвовал Желдыбин, вызывала Никанора Ивановича, сообщила ему о гибели
Берлиоза и вместе с ним отправилась в квартиру N 50.
Там было произведено опечатание рукописей и вещей покойного.
Ни Груни, приходящей домработницы, ни легкомысленного Степана Богдановича в это
время в квартире не было. Комиссия объявила Никанору Ивановичу, что рукописи
покойного ею будут взяты для разборки, что жилплощадь покойного, то есть три
комнаты (бывшие ювелиршины кабинет, гостиная и столовая), переходят в
распоряжение жилтоварищества, а вещи покойного подлежат хранению на указанной
жилплощади, впредь до объявления наследников.
Весть о гибели Берлиоза распространилась по всему дому с
какою-то сверхъестественной быстротою, и с семи часов утра четверга к Босому
начали звонить по телефону, а затем и лично являться с заявлениями, в которых
содержались претензии на жилплощадь покойного. И в течение двух часов Никанор
Иванович принял таких заявлений тридцать две штуки.
В них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы, обещания
произвести ремонт на свой счет, указания на несносную тесноту и невозможность
жить в одной квартире с бандитами. В числе прочего было потрясающее по своей
художественной силе описание похищения пельменей, уложенных непосредственно в
карман пиджака, в квартире N 31, два обещания покончить жизнь самоубийством и
одно признание в тайной беременности.
Никанора Ивановича вызывали в переднюю его квартиры, брали
за рукав, что-то шептали, подмигивали и обещали не остаться в долгу.
Мука эта продолжалась до начала первого часа дня, когда
Никанор Иванович просто сбежал из своей квартиры в помещение управления у
ворот, но когда увидел он, что и там его подкарауливают, убежал и оттуда.
Кое-как отбившись от тех, что следовали за ним по пятам через асфальтовый двор,
Никанор Иванович скрылся в шестом подъезде и поднялся на пятый этаж, где и
находилась эта поганая квартира N 50.
Отдышавшись на площадке, тучный Никанор Иванович позвонил,
но ему никто не открыл. Он позвонил еще раз и еще раз и начал ворчать и
тихонько ругаться. Но и тогда не открыли. Терпение Никанора Ивановича лопнуло,
и он, достав из кармана связку дубликатов ключей, принадлежащих домоуправлению,
властной рукою открыл дверь и вошел.
– Эй, домработница! – прокричал Никанор Иванович в
полутемной передней. – Как тебя? Груня, что ли? Тебя нету?
