– Славно! – сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и
обратился к Ивану: – Вы – поэт?
– Поэт, – мрачно ответил Иван и впервые вдруг почувствовал
какое-то необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же
собственные его стихи показались почему-то неприятными.
Морща лицо, он, в свою очередь, спросил у Стравинского:
– Вы – профессор?
На это Стравинский предупредительно-вежливо наклонил голову.
– И вы – здесь главный? – продолжал Иван.
Стравинский и на это поклонился.
– Мне с вами нужно поговорить, – многозначительно сказал
Иван Николаевич.
– Я для этого и пришел, – отозвался Стравинский.
– Дело вот в чем, – начал Иван, чувствуя, что настал его
час, – меня в сумасшедшие вырядили, никто не желает меня слушать!..
– О нет, мы выслушаем вас очень внимательно, – серьезно и
успокоительно сказал Стравинский, – и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае
не позволим.
– Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах
встретился с таинственною личностью, иностранцем не иностранцем, который
заранее знал о смерти Берлиоза и лично видел Понтия Пилата.
Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.
– Пилата? Пилат, это – который жил при Иисусе Христе? –
щурясь на Ивана, спросил Стравинский.
– Тот самый.
– Ага, – сказал Стравинский, – а этот Берлиоз погиб под
трамваем?
– Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на
Патриарших, причем этот самый загадочный гражданин...
– Знакомый Понтия Пилата? – спросил Стравинский, очевидно,
отличавшийся большой понятливостью.
– Именно он, – подтвердил Иван, изучая Стравинского, – так
вот он сказал заранее, что Аннушка разлила подсолнечное масло... А он и
поскользнулся как раз на этом месте! Как вам это понравится? – многозначительно
осведомился Иван, надеясь произвести большой эффект своими словами.
Но эффекта не последовало, и Стравинский очень просто задал
следующий вопрос:
– А кто же эта Аннушка?
Этот вопрос немного расстроил Ивана, лицо его передернуло.
– Аннушка здесь совершенно не важна, – проговорил он,
нервничая, – черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садовой. А
важно то, что он заранее, понимаете ли, заранее знал о подсолнечном масле! Вы
меня понимаете?
– Отлично понимаю, – серьезно ответил Стравинский и,
коснувшись колена поэта, добавил: – Не волнуйтесь и продолжайте.
– Продолжаю, – сказал Иван, стараясь попасть в тон
Стравинскому и зная уже по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему, –
так вот, этот страшный тип, а он врет, что он консультант, обладает какою-то
необыкновенной силой... Например, за ним погонишься, а догнать его нет
возможности. А с ним еще парочка, и тоже хороша, но в своем роде: какой-то
длинный в битых стеклах и, кроме того, невероятных размеров кот, самостоятельно
ездящий в трамвае. Кроме того, – никем не перебиваемый Иван говорил все с
большим жаром и убедительностью, – он лично был на балконе у Понтия Пилата, в
чем нет никакого сомнения. Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно
арестовать, иначе он натворит неописуемых бед.
– Так вот вы и добиваетесь, чтобы его арестовали? Правильно
я вас понял? – спросил Стравинский.
«Он умен, – подумал Иван, – надо признаться, что среди
интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!» – и
ответил:
– Совершенно правильно! И как же не добиваться, вы подумайте
сами! А между тем меня силою задержали здесь, тычут в глаза лампой, в ванне
купают, про дядю Федю чего-то расспрашивают!.. А его уж давно на свете нет! Я
требую, чтобы меня немедленно выпустили.
– Ну что же, славно, славно! – отозвался Стравинский, – вот
все и выяснилось. Действительно, какой же смысл задерживать в лечебнице
человека здорового? Хорошо-с. Я вас немедленно же выпишу отсюда, если вы мне
скажете, что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?
Тут наступила полная тишина, и толстая женщина, утром
ухаживавшая за Иваном, благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз
подумал: «Положительно умен».
Предложение профессора ему очень понравилось, однако прежде
чем ответить, он очень и очень подумал, морща лоб, и, наконец, сказал твердо:
– Я – нормален.
– Ну вот и славно, – облегченно воскликнул Стравинский, – а
если так, то давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день, – тут он
повернулся, и ему немедленно подали иванов лист. – В поисках неизвестного
человека, который отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера
произвели следующие действия, – тут Стравинский стал загибать длинные пальцы,
поглядывая то в лист, то на Ивана, – повесили на грудь иконку. Было?
– Было, – хмуро согласился Иван.
– Сорвались с забора, повредили лицо? Так? Явились в
ресторан с зажженной свечой в руке, в одном белье и в ресторане побили кого-то.
Привезли вас сюда связанным. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили
прислать пулеметы. Затем сделали попытку выброситься из окна. Так?
Спрашивается: возможно ли, действуя таким образом, кого-либо поймать или
арестовать? И если вы человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом.
Вы желаете уйти отсюда? Извольте-с. Но позвольте вас спросить, куда вы
направитесь отсюда?
– Конечно, в милицию, – ответил Иван уже не так твердо и
немного теряясь под взглядом профессора.
– Непосредственно отсюда?
– Угу.
– А на квартиру к себе не заедете? – быстро спросил
Стравинский.
– Да некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду
разъезжать, он улизнет!
– Так. А что же вы скажете в милиции в первую очередь?
– Про Понтия Пилата, – ответил Иван Николаевич, и глаза его
подернулись сумрачной дымкой.
