Тут Степа повернулся от аппарата и в зеркале, помещавшемся в
передней, давно не вытираемом ленивой Груней, отчетливо увидел какого-то
странного субъекта – длинного, как жердь, и в пенсне (ах, если бы здесь был
Иван Николаевич! Он узнал бы этого субъекта сразу!). А тот отразился и тотчас
пропал. Степа в тревоге поглубже заглянул в переднюю, и вторично его качнуло,
ибо в зеркале прошел здоровеннейший черный кот и также пропал.
У Степы оборвалось сердце, он пошатнулся.
«Что же это такое? – подумал он, – уж не схожу ли я с ума?
Откуда ж эти отражения?!» – он заглянул в переднюю и испуганно закричал:
– Груня! Какой тут кот у нас шляется? Откуда он? И кто-то
еще с ним??
– Не беспокойтесь, Степан Богданович, – отозвался голос, но
не Грунин, а гостя из спальни, – кот этот мой. Не нервничайте. А Груни нет, я
услал ее в Воронеж, на родину, так как она жаловалась, что вы давно уже не
даете ей отпуска.
Слова эти были настолько неожиданными и нелепыми, что Степа
решил, что ослышался. В полном смятении он рысцой побежал в спальню и застыл на
пороге. Волосы его шевельнулись, и на лбу появилась россыпь мелкого пота.
Гость пребывал в спальне уже не один, а в компании. Во
втором кресле сидел тот самый тип, что померещился в передней. Теперь он был
ясно виден: усы-перышки, стеклышко пенсне поблескивает, а другого стеклышка
нет. Но оказались в спальне вещи и похуже: на ювелиршином пуфе в развязной позе
развалился некто третий, именно – жутких размеров черный кот со стопкой водки в
одной лапе и вилкой, на которую он успел поддеть маринованный гриб, в другой.
Свет, и так слабый в спальне, и вовсе начал меркнуть в
глазах Степы. «Вот как, оказывается, сходят с ума!» – подумал он и ухватился за
притолоку.
– Я вижу, вы немного удивлены, дражайший Степан Богданович?
– осведомился Воланд у лязгающего зубами Степы, – а между тем удивляться
нечему. Это моя свита.
Тут кот выпил водки, и Степина рука поползла по притолоке
вниз.
– И свита эта требует места, – продолжал Воланд, – так что
кое-кто из нас здесь лишний в квартире. И мне кажется, что этот лишний – именно
вы!
– Они, они! – козлиным голосом запел длинный клетчатый, во
множественном числе говоря о Степе, – вообще они в последнее время жутко
свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое положение,
ни черта не делают, да и делать ничего не могут, потому что ничего не смыслят в
том, что им поручено. Начальству втирают очки!
– Машину зря гоняет казенную! – наябедничал и кот, жуя гриб.
И тут случилось четвертое, и последнее, явление в квартире,
когда Степа, совсем уже сползший на пол, ослабевшей рукой царапал притолоку.
Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно
широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и
без того невиданно мерзкую физиономию. И при этом еще огненно-рыжий.
– Я, – вступил в разговор этот новый, – вообще не понимаю,
как он попал в директора, – рыжий гнусавил все больше и больше, – он такой же
директор, как я архиерей!
– Ты не похож на архиерея, Азазелло, – заметил кот,
накладывая себе сосисек на тарелку.
– Я это и говорю, – прогнусил рыжий и, повернувшись к
Воланду, добавил почтительно: – Разрешите, мессир, его выкинуть ко всем чертям
из Москвы?
– Брысь!! – вдруг рявкнул кот, вздыбив шерсть.
И тогда спальня завертелась вокруг Степы, и он ударился о
притолоку головой и, теряя сознание, подумал: «Я умираю...»
Но он не умер. Открыв слегка глаза, он увидел себя сидящим
на чем-то каменном. Вокруг него что-то шумело. Когда он открыл, как следует,
глаза, он увидел, что шумит море, и что даже больше того, – волна покачивается
у самых его ног, и что, короче говоря, он сидит на самом конце мола, и что под
ним голубое сверкающее море, а сзади – красивый город на горах.
Не зная, как поступают в таких случаях, Степа поднялся на
трясущиеся ноги и пошел по молу к берегу.
На молу стоял какой-то человек, курил, плевал в море. На
Степу он поглядел дикими глазами и перестал плевать. Тогда Степа отколол такую
штуку: стал на колени перед неизвестным курильщиком и произнес:
– Умоляю, скажите, какой это город?
– Однако! – сказал бездушный курильщик.
– Я не пьян, – хрипло ответил Степа, – я болен, со мной
что-то случилось, я болен... Где я? Какой это город?..
– Ну, Ялта...
Степа тихо вздохнул, повалился на бок, головою стукнулся о
нагретый камень мола.
Глава 8
Поединок между профессором и поэтом
Как раз в то время, когда сознание покинуло Степу в Ялте, то
есть около половины двенадцатого дня, оно вернулось к Ивану Николаевичу
Бездомному, проснувшемуся после глубокого и продолжительного сна. Некоторое
время он соображал, каким это образом он попал в неизвестную комнату с белыми
стенами, с удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с белой
шторой, за которой чувствовалось солнце.
Иван тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, и
вспомнил, что он находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою
воспоминание о гибели Берлиоза, но сегодня оно не вызвало у Ивана сильного
потрясения. Выспавшись, Иван Николаевич стал поспокойнее и соображать начал
яснее. Полежав некоторое время неподвижно в чистейшей, мягкой и удобной пружинной
кровати, Иван увидел кнопку звонка рядом с собою. По привычке трогать предметы
без надобности, Иван нажал ее. Он ожидал какого-то звона или явления вслед за
нажатием кнопки, но произошло совсем другое. В ногах Ивановой постели загорелся
матовый цилиндр, на котором было написано: «Пить». Постояв некоторое время,
цилиндр начал вращаться до тех пор, пока не выскочила надпись: «Няня». Само
собою разумеется, что хитроумный цилиндр поразил Ивана. Надпись «Няня»
сменилась надписью «Вызовите доктора».
– Гм... – молвил Иван, не зная, что делать с этим цилиндром
дальше. Но тут повезло случайно: Иван нажал кнопку второй раз на слове
«Фельдшерица». Цилиндр тихо прозвенел в ответ, остановился, потух, и в комнату
вошла полная симпатичная женщина в белом чистом халате и сказала Ивану:
– Доброе утро!
Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных
условиях неуместным. В самом деле, засадили здорового человека в лечебницу, да
еще делают вид, что это так и нужно!
