Тут его стали беспокоить два соображения: первое, это то,
что исчезло удостоверение МАССОЛИТа, с которым он никогда не расставался, и,
второе, удастся ли ему в таком виде беспрепятственно пройти по Москве? Все-таки
в кальсонах... Правда, кому какое дело, а все же не случилось бы какой-нибудь
придирки или задержки.
Иван оборвал пуговицы с кальсон там, где те застегивались у
щиколотки, в расчете на то, что, может быть, в таком виде они сойдут за летние
брюки, забрал иконку, свечу и спички и тронулся, сказав самому себе:
– К Грибоедову! Вне всяких сомнений, он там.
Город уже жил вечерней жизнью. В пыли пролетали, бряцая
цепями, грузовики, на платформах коих, на мешках, раскинувшись животами кверху,
лежали какие-то мужчины. Все окна были открыты. В каждом из этих окон горел
огонь под оранжевым абажуром, и из всех окон, из всех дверей, из всех
подворотен, с крыш и чердаков, из подвалов и дворов вырывался хриплый рев
полонеза из оперы «Евгений Онегин».
Опасения Ивана Николаевича полностью оправдались: прохожие
обращали на него внимание и оборачивались. Вследствие этого он решил покинуть
большие улицы и пробираться переулочками, где не так назойливы люди, где меньше
шансов, что пристанут к босому человеку, изводя его расспросами о кальсонах,
которые упорно не пожелали стать похожими на брюки.
Иван так и сделал и углубился в таинственную сеть Арбатских
переулков и начал пробираться под стенками, пугливо косясь, ежеминутно
оглядываясь, по временам прячась в подъездах и избегая перекрестков со
светофорами, шикарных дверей посольских особняков.
И на всем его трудном пути невыразимо почему-то мучил
вездесущий оркестр, под аккомпанемент которого тяжелый бас пел о своей любви к
Татьяне.
Глава 5
Было дело в Грибоедове
Старинный двухэтажный дом кремового цвета помещался на
бульварном кольце в глубине чахлого сада, отделенного от тротуара кольца резною
чугунною решеткой. Небольшая площадка перед домом была заасфальтирована, и в
зимнее время на ней возвышался сугроб с лопатой, а в летнее время она
превращалась в великолепнейшее отделение летнего ресторана под парусиновым тентом.
Дом назывался «домом Грибоедова» на том основании, что будто
бы некогда им владела тетка писателя – Александра Сергеевича Грибоедова. Ну
владела или не владела – мы того не знаем. Помнится даже, что, кажется, никакой
тетки-домовладелицы у Грибоедова не было... Однако дом так называли. Более
того, один московский врун рассказывал, что якобы вот во втором этаже, в
круглом зале с колоннами, знаменитый писатель читал отрывки из «Горя от ума»
этой самой тетке, раскинувшейся на софе, а впрочем, черт его знает, может быть,
и читал, не важно это!
А важно то, что в настоящее время владел этим домом тот
самый МАССОЛИТ, во главе которого стоял несчастный Михаил Александрович Берлиоз
до своего появления на Патриарших прудах.
С легкой руки членов МАССОЛИТа никто не называл дом «домом
Грибоедова», а все говорили просто – «Грибоедов»: «Я вчера два часа протолкался
у Грибоедова», – «Ну и как?» – «В Ялту на месяц добился». – «Молодец!». Или:
«Пойди к Берлиозу, он сегодня от четырех до пяти принимает в Грибоедове...» И
так далее.
МАССОЛИТ разместился в Грибоедове так, что лучше и уютнее не
придумать. Всякий, входящий в Грибоедова, прежде всего знакомился невольно с
извещениями разных спортивных кружков и с групповыми, а также индивидуальными
фотографиями членов МАССОЛИТа, которыми (фотографиями) были увешаны стены
лестницы, ведущей во второй этаж.
На дверях первой же комнаты в этом верхнем этаже виднелась
крупная надпись «Рыбно-дачная секция», и тут же был изображен карась, попавшийся
на уду.
На дверях комнаты N 2 было написано что-то не совсем
понятное: «Однодневная творческая путевка. Обращаться к М. В. Подложной».
Следующая дверь несла на себе краткую, но уже вовсе
непонятную надпись: «Перелыгино». Потом у случайного посетителя Грибоедова
начинали разбегаться глаза от надписей, пестревших на ореховых теткиных дверях:
«Запись в очередь на бумагу у Поклевкиной», «Касса», «Личные расчеты
скетчистов»...
Прорезав длиннейшую очередь, начинавшуюся уже внизу в
швейцарской, можно было видеть надпись на двери, в которую ежесекундно ломился
народ: «Квартирный вопрос».
За квартирным вопросом открывался роскошный плакат, на
котором изображена была скала, а по гребню ее ехал всадник в бурке и с
винтовкой за плечами. Пониже – пальмы и балкон, на балконе – сидящий молодой
человек с хохолком, глядящий куда-то ввысь очень-очень бойкими глазами и
держащий в руке самопишущее перо. Подпись: «Полнообъемные творческие отпуска от
двух недель (рассказ-новелла) до одного года (роман, трилогия). Ялта, Суук-Су,
Боровое, Цихидзири, Махинджаури, Ленинград (Зимний дворец)». У этой двери также
была очередь, но не чрезмерная, человек в полтораста.
Далее следовали, повинуясь прихотливым изгибам, подъемам и
спускам Грибоедовского дома, – «Правление МАССОЛИТа», «Кассы N 2, 3, 4, 5»,
«Редакционная коллегия», «Председатель МАССОЛИТа», «Бильярдная», различные
подсобные учреждения, наконец, тот самый зал с колоннадой, где тетка
наслаждалась комедией гениального племянника.
Всякий посетитель, если он, конечно, был не вовсе тупицей,
попав в Грибоедова, сразу же соображал, насколько хорошо живется счастливцам –
членам МАССОЛИТа, и черная зависть начинала немедленно терзать его. И
немедленно же он обращал к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило
его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было и
мечтать овладеть членским МАССОЛИТским билетом, коричневым, пахнущим дорогой
кожей, с золотой широкой каймой, – известным всей Москве билетом.
Кто скажет что-нибудь в защиту зависти? Это чувство дрянной
категории, но все же надо войти и в положение посетителя. Ведь то, что он видел
в верхнем этаже, было не все и далеко еще не все. Весь нижний этаж теткиного
дома был занят рестораном, и каким рестораном! По справедливости он считался
самым лучшим в Москве. И не только потому, что размещался он в двух больших
залах со сводчатыми потолками, расписанными лиловыми лошадьми с ассирийскими
гривами, не только потому, что на каждом столике помещалась лампа, накрытая
шалью, не только потому, что туда не мог проникнуть первый попавшийся человек с
улицы, а еще и потому, что качеством своей провизии Грибоедов бил любой
ресторан в Москве, как хотел, и что эту провизию отпускали по самой сходной,
отнюдь не обременительной цене.
Поэтому нет ничего удивительного в таком хотя бы разговоре,
который однажды слышал автор этих правдивейших строк у чугунной решетки
Грибоедова:
– Ты где сегодня ужинаешь, Амвросий?
