Глава 4
Погоня
Утихли истерические женские крики, отсверлили свистки
милиции, две санитарные машины увезли: одна – обезглавленное тело и отрезанную
голову в морг, другая – раненную осколками стекла красавицу вожатую, дворники в
белых фартуках убрали осколки стекол и засыпали песком кровавые лужи, а Иван
Николаевич как упал на скамейку, не добежав до турникета, так и остался на ней.
Несколько раз он пытался подняться, но ноги его не слушались
– с Бездомным приключилось что-то вроде паралича.
Поэт бросился бежать к турникету, как только услыхал первый
вопль, и видел, как голова подскакивала на мостовой. От этого он до того
обезумел, что, упавши на скамью, укусил себя за руку до крови. Про сумасшедшего
немца он, конечно, забыл и старался понять только одно, как это может быть, что
вот только что он говорил с Берлиозом, а через минуту – голова...
Взволнованные люди пробегали мимо поэта по аллее, что-то
восклицая, но Иван Николаевич их слов не воспринимал.
Однако неожиданно возле него столкнулись две женщины, и одна
из них, востроносая и простоволосая, закричала над самым ухом поэта другой
женщине так:
– Аннушка, наша Аннушка! С садовой! Это ее работа! Взяла она
в бакалее подсолнечного масла, да литровку-то о вертушку и разбей! Всю юбку
изгадила... Уж она ругалась, ругалась! А он-то, бедный, стало быть,
поскользнулся да и поехал на рельсы...
Из всего выкрикнутого женщиной в расстроенный мозг Ивана
Николевича вцепилось одно слово: «Аннушка»...
– Аннушка... Аннушка?.. – забормотал поэт, тревожно
озираясь, – позвольте, позвольте...
К слову «Аннушка» привязались слова «подсолнечное масло», а
затем почему-то «Понтий Пилат». Пилата поэт отринул и стал вязать цепочку,
начиная со слова «Аннушка». И цепочка эта связалась очень быстро и тотчас привела
к сумасшедшему профессору.
Виноват! Да ведь он же сказал, что заседание не состоится,
потому что Аннушка разлила масло. И, будьте любезны, оно не состоится! Этого
мало: он прямо сказал, что Берлиозу отрежет голову женщина?! Да, да, да! Ведь
вожатая была женщина?! Что же это такое? А?
Не оставалось даже зерна сомнения в том, что таинственный
консультант точно знал заранее всю картину ужасной смерти Берлиоза. Тут две
мысли пронизали мозг поэта. Первая: «Он отнюдь не сумасшедший! Все это
глупости!», и вторая: «Уж не подстроил ли он это сам?!»
Но, позвольте спросить, каким образом?!
– Э, нет! Это мы узнаем!
Сделав над собой великое усилие, Иван Николаевич поднялся со
скамьи и бросился назад, туда, где разговаривал с профессором. И оказалось, что
тот, к счастью, еще не ушел.
На Бронной уже зажглись фонари, а над Патриаршими светила
золотая луна, и в лунном, всегда обманчивом, свете Ивану Николаевичу
показалось, что тот стоит, держа под мышкою не трость, а шпагу.
Отставной втируша-регент сидел на том самом месте, где сидел
еще недавно сам Иван Николаевич. Теперь регент нацепил себе на нос явно не
нужное пенсне, в котором одного стекла вовсе не было, а другое треснуло. От
этого клетчатый гражданин стал еще гаже, чем был тогда, когда указывал Берлиозу
путь на рельсы.
С холодеющим сердцем Иван приблизился к профессору и,
взглянув ему в лицо, убедился в том, что никаких признаков сумасшествия нет и
не было.
– Сознавайтесь, кто вы такой? – глухо спросил Иван.
Иностранец насупился, глянул так, как будто впервые видит
поэта, и ответил неприязненно:
– Не понимай... русский говорить...
– Они не понимают! – ввязался со скамейки регент, хотя его
никто и не просил объяснять слова иностранца.
– Не притворяйтесь! – грозно сказал Иван и почувствовал
холод под ложечкой, – вы только что прекрасно говорили по-русски. Вы не немец и
не профессор! Вы – убийца и шпион! Документы! – яростно крикнул Иван.
Загадочный профессор брезгливо скривил и без того кривой рот
и пожал плечами.
– Гражданин! – опять встрял мерзкий регент, – вы что же это
волнуете интуриста? За это с вас строжайше спросится! – а подозрительный
профессор сделал надменное лицо, повернулся и пошел от Ивана прочь.
Иван почувствовал, что теряется. Задыхаясь, он обратился к
регенту:
– Эй, гражданин, помогите задержать преступника! Вы обязаны
это сделать!
Регент чрезвычайно оживился, вскочил и заорал:
– Где твой преступник? Где он? Иностранный преступник? –
глаза регента радостно заиграли, – этот? Ежели он преступник, то первым долгом
следует кричать: «Караул!» А то он уйдет. А ну, давайте вместе! Разом! – и тут
регент разинул пасть.
Растерявшийся Иван послушался шуткаря-регента и крикнул
«караул!», а регент его надул, ничего не крикнул.
Одинокий, хриплый крик Ивана хороших результатов не принес.
Две каких-то девицы шарахнулись от него в сторону, и он услышал слово «пьяный».
– А, так ты с ним заодно? – впадая в гнев, прокричал Иван, –
ты что же это, глумишься надо мной? Пусти!
Иван кинулся вправо, и регент – тоже вправо! Иван – влево, и
тот мерзавец туда же.
– Ты нарочно под ногами путаешься? – зверея, закричал Иван,
– я тебя самого предам в руки милиции!
Иван сделал попытку ухватить негодяя за рукав, но
промахнулся и ровно ничего не поймал. Регент как сквозь землю провалился.
Иван ахнул, глянул вдаль и увидел ненавистного неизвестного.
Тот был уже у выхода в Патриарший переулок, и притом не один. Более чем
сомнительный регент успел присоединиться к нему. Но это еще не все: третьим в
этой компании оказался неизвестно откуда взявшийся кот, громадный, как боров,
черный, как сажа или грач, и с отчаянными кавалерийскими усами. Тройка
двинулась в Патриарший, причем кот тронулся на задних лапах.
Иван устремился за злодеями вслед и тотчас убедился, что
догнать их будет очень трудно.
Тройка мигом проскочила по переулку и оказалась на
Cпиридоновке. Сколько Иван не прибавлял шагу, расстояние между преследуемыми и
им ничуть не сокращалось. И не успел поэт опомниться, как после тихой
Cпиридоновки очутился у Никитских ворот, где положение его ухудшилось. Тут уж
была толчея, Иван налетел на кой-кого из прохожих, был обруган. Злодейская же
шайка к тому же здесь решила применить излюбленный бандитский прием – уходить
врассыпную.
