Берлиоз тотчас сообразил, что следует делать. Откинувшись на
спинку скамьи, он за спиною профессора замигал Бездомному, – не противоречь,
мол, ему, – но растерявшийся поэт этих сигналов не понял.
– Да, да, да, – возбужденно говорил Берлиоз, – впрочем, все
это возможно! Даже очень возможно, и Понтий Пилат, и балкон, и тому подобное...
А вы одни приехали или с супругой?
– Один, один, я всегда один, – горько ответил профессор.
– А где же ваши вещи, профессор? – вкрадчиво спрашивал
Берлиоз, – в «Метрополе»? Вы где остановились?
– Я? Нигде, – ответил полоумный немец, тоскливо и дико
блуждая зеленым глазом по Патриаршим прудам.
– Как? А... где же вы будете жить?
– В вашей квартире, – вдруг развязно ответил сумасшедший и
подмигнул.
– Я... я очень рад, – забормотал Берлиоз, – но, право, у
меня вам будет неудобно... А в «Метрополе» чудесные номера, это первоклассная
гостиница...
– А дьявола тоже нет? – вдруг весело осведомился больной у
Ивана Николаевича.
– И дьявола...
– Не противоречь! – одними губами шепнул Берлиоз,
обрушиваясь за спину профессора и гримасничая.
– Нету никакого дьявола! – растерявшись от всей этой муры,
вскричал Иван Николаевич не то, что нужно, – вот наказание! Перестаньте вы
психовать.
Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами
сидящих выпорхнул воробей.
– Ну, уж это положительно интересно, – трясясь от хохота
проговорил профессор, – что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет! – он
перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной болезни, после
хохота впал в другую крайность – раздражился и крикнул сурово: – Так, стало
быть, так-таки и нету?
– Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор, –
бормотал Берлиоз, опасаясь волновать больного, – вы посидите минуточку здесь с товарищем
Бездомным, а я только сбегаю на угол, звякну по телефону, а потом мы вас
проводим, куда вы хотите. Ведь вы не знаете города...
План Берлиоза следует признать правильным: нужно было
добежать до ближайшего телефона-автомата и сообщить в бюро иностранцев о том,
что вот, мол, приезжий из-за границы консультант сидит на Патриарших прудах в
состоянии явно ненормальном. Так вот, необходимо принять меры, а то получается
какая-то неприятная чепуха.
– Позвонить? Ну что же, позвоните, – печально согласился
больной и вдруг страстно попросил: – Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в
то, что дьявол существует! О большем я уж вас и не прошу. Имейте в виду, что на
это существует седьмое доказательство, и уж самое надежное! И вам оно сейчас
будет предъявлено.
– Хорошо, хорошо, – фальшиво-ласково говорил Берлиоз и,
подмигнув расстроенному поэту, которому вовсе не улыбалась мысль караулить
сумасшедшего немца, устремился к тому выходу с Патриарших, что находится на
углу Бронной и Ермолаевского переулка.
А профессор тотчас же как будто выздоровел и посветлел.
– Михаил Александрович! – крикнул он вдогонку Берлиозу.
Тот вздрогнул, обернулся, но успокоил себя мыслью, что его
имя и отчество известны профессору также из каких-нибудь газет. А профессор
прокричал, сложив руки рупором:
– Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде
в Киев?
И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает о
существовании Киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж наверно,
ничего не сказано. Эге-ге, уж не прав ли Бездомный? А ну как документы эти
липовые? Ах, до чего странный субъект. Звонить, звонить! Сейчас же звонить! Его
быстро разъяснят!
И, ничего не слушая более, Берлиоз побежал дальше.
Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу
редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца
вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а
обыкновенный, плотский, и в начинающихся сумерках Берлиоз отчетливо разглядел,
что усишки у него, как куриные перья, глазки маленькие, иронические и
полупьяные, а брючки клетчатые, подтянутые настолько, что видны грязные белые
носки.
Михаил Александрович так и попятился, но утешил себя тем
соображением, что это глупое совпадение и что вообще сейчас об этом некогда
размышлять.
– Турникет ищете, гражданин? – треснувшим тенором
осведомился клетчатый тип, – сюда пожалуйте! Прямо, и выйдете куда надо. С вас
бы за указание на четверть литра... поправиться... бывшему регенту! –
кривляясь, субъект наотмашь снял жокейский свой картузик.
Берлиоз не стал слушать попрошайку и ломаку регента,
подбежал к турникету и взялся за него рукой. Повернув его, он уже собирался
шагнуть на рельсы, как в лицо ему брызнул красный и белый свет: загорелась в
стеклянном ящике надпись «Берегись трамвая!».
Тотчас и подлетел этот трамвай, поворачивающий по
новопроложенной линии с Ермолаевского на Бронную. Повернув и выйдя на прямую,
он внезапно осветился изнутри электричеством, взвыл и наддал.
Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться
за рогатку, переложил руку на вертушке, сделал шаг назад. И тотчас рука его
скользнула и сорвалась, нога неудержимо, как по льду, поехала по булыжнику,
откосом сходящему к рельсам, другую ногу подбросило, и Берлиоза выбросило на
рельсы.
Стараясь за что-нибудь ухватиться, Берлиоз упал навзничь,
несильно ударившись затылком о булыжник, и успел увидеть в высоте, но справа
или слева – он уже не сообразил, – позлащенную луну. Он успел повернуться на
бок, бешеным движением в тот же миг подтянув ноги к животу, и, повернувшись,
разглядел несущееся на него с неудержимой силой совершенно белое от ужаса лицо
женщины-вагоновожатой и ее алую повязку. Берлиоз не вскрикнул, но вокруг него
отчаянными женскими голосами завизжала вся улица. Вожатая рванула электрический
тормоз, вагон сел носом в землю, после этого мгновенно подпрыгнул, и с грохотом
и звоном из окон полетели стекла. Тут в мозгу Берлиоза кто-то отчаянно крикнул
– «Неужели?..» Еще раз, и в последний раз, мелькнула луна, но уже разваливаясь
на куски, и затем стало темно.
Трамвай накрыл Берлиоза, и под решетку Патриаршей аллеи
выбросило на булыжный откос круглый темный предмет. Скатившись с этого откоса,
он запрыгал по булыжникам Бронной.
Это была отрезанная голова Берлиоза.
