Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное
полнолуние, под вечер появляется под липами на Патриарших прудах человек лет
тридцати или тридцати с лишним. Рыжеватый, зеленоглазый, скромно одетый
человек. Это – сотрудник института истории и философии, профессор Иван
Николаевич Понырев.
Придя под липы, он всегда садится на ту самую скамейку, на
которой сидел в тот вечер, когда давно позабытый всеми Берлиоз в последний раз
в своей жизни видел разваливающуюся на куски луну.
Теперь она, цельная, в начале вечера белая, а затем золотая,
с темным коньком-драконом, плывет над бывшим поэтом, Иваном Николаевичем, и в
то же время стоит на одном месте в своей высоте.
Ивану Николаевичу все известно, он все знает и понимает. Он
знает, что в молодости он стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился после
этого и вылечился. Но знает он также, что кое с чем он совладать не может. Не
может он совладать с этим весенним полнолунием. Лишь только оно начинает
приближаться, лишь только начинает разрастаться и наливаться золотом светило,
которое когда-то висело выше двух пятисвечий, становится Иван Николаевич
беспокоен, нервничает, теряет аппетит и сон, дожидается, пока созреет луна. И
когда наступает полнолуние, ничто не удержит Ивана Николаевича дома. Под вечер
он выходит и идет на Патриаршие пруды.
Сидя на скамейке, Иван Николаевич уже откровенно
разговаривает сам с собой, курит, щурится то на луну, то на хорошо памятный ему
турникет.
Час или два проводит так Иван Николаевич. Затем снимается с
места и всегда по одному и тому же маршруту, через Спиридоновку, с пустыми и
незрячими глазами идет в Арбатские переулки.
Он проходит мимо нефтелавки, поворачивает там, где висит
покосившийся старый газовый фонарь, и подкрадывается к решетке, за которой он
видит пышный, но еще не одетый сад, а в нем – окрашенный луною с того боку, где
выступает фонарь с трехстворчатым окном, и темный с другого – готический
особняк.
Профессор не знает, что влечет его к решетке и кто живет в
этом особняке, но знает, что бороться ему с собою в полнолуние не приходится.
Кроме того, он знает, что в саду за решеткой он неизбежно увидит одно и то же.
Он увидит сидящего на скамеечке пожилого и солидного
человека с бородкой, в пенсне и с чуть-чуть поросячьими чертами лица. Иван
Николаевич всегда застает этого обитателя особняка в одной и той же
мечтательной позе, со взором, обращенным к луне. Ивану Николаевичу известно,
что, полюбовавшись луной, сидящий непременно переведет глаза на окна фонаря и
упрется в них, как бы ожидая, что сейчас они распахнутся и появится на
подоконнике что-то необыкновенное.
Все дальнейшее Иван Николаевич знает наизусть. Тут надо
непременно поглубже схорониться за решеткой, ибо вот сейчас сидящий начнет
беспокойно вертеть головой, блуждающими глазами ловить что-то в воздухе,
непременно восторженно улыбаться, а затем он вдруг всплеснет руками в какой-то
сладостной тоске, а затем уж и просто и довольно громко будет бормотать:
– Венера! Венера!.. Эх я, дурак!..
– Боги, боги! – начнет шептать Иван Николаевич, прячась за
решеткой и не сводя разгорающихся глаз с таинственного неизвестного, – вот еще
одна жертва луны... Да, это еще одна жертва, вроде меня.
А сидящий будет продолжать свои речи:
– Эх я, дурак! Зачем, зачем я не улетел с нею? Чего я
испугался, старый осел! Бумажку выправил! Эх, терпи теперь, старый кретин!
Так будет продолжаться до тех пор, пока не стукнет в темной
части особняка окно, не появится в нем что-то беловатое и не раздастся
неприятный женский голос:
– Николай Иванович, где вы? Что это за фантазии? Малярию
хотите подцепить? Идите чай пить!
Тут, конечно, сидящий очнется и ответит голосом лживым:
– Воздухом, воздухом хотел подышать, душенька моя! Воздух уж
очень хорош!
И тут он поднимется со скамейки, украдкой погрозит кулаком
закрывающемуся внизу окну и поплетется в дом.
– Лжет он, лжет! О, боги, как он лжет! – бормочет, уходя от
решетки, Иван Николаевич, – вовсе не воздух влечет его в сад, он что-то видит в
это весеннее полнолуние на луне и в саду, в высоте. Ах, дорого бы я дал, чтобы
проникнуть в его тайну, чтобы знать, какую такую Венеру он утратил и теперь
бесплодно шарит руками в воздухе, ловит ее?
И возвращается домой профессор уже совсем больной. Его жена
притворяется, что не замечает его состояния, и торопит его ложиться спать. Но
сама она не ложится и сидит у лампы с книгой, смотрит горькими глазами на
спящего. Она знает, что на рассвете Иван Николаевич проснется с мучительным
криком, начнет плакать и метаться. Поэтому и лежит перед нею на скатерти под
лампой заранее приготовленный шприц в спирту и ампула с жидкостью густого
чайного цвета.
Бедная женщина, связанная с тяжко больным, теперь свободна и
без опасений может заснуть. Иван Николаевич теперь будет спать до утра со
счастливым лицом и видеть неизвестные ей, но какие-то возвышенные и счастливые
сны.
Будит ученого и доводит его до жалкого крика в ночь
полнолуния одно и то же. Он видит неестественного безносого палача, который,
подпрыгнув и как-то ухнув голосом, колет копьем в сердце привязанного к столбу
и потерявшего разум Гестаса. Но не столько страшен палач, сколько
неестественное освещение во сне, происходящее от какой-то тучи, которая кипит и
наваливается на землю, как это бывает только во время мировых катастроф.
После укола все меняется перед спящим. От постели к окну
протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в
белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идет
какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. Идущие
о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться.
– Боги, боги, – говорит, обращая надменное лицо к своему
спутнику, тот человек в плаще, – какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста,
скажи, – тут лицо из надменного превращается в умоляющее, – ведь ее не было!
Молю тебя, скажи, не было?
– Ну, конечно не было, – отвечает хриплым голосом спутник, –
тебе это померещилось.
– И ты можешь поклясться в этом? – заискивающе просит
человек в плаще.
– Клянусь, – отвечает спутник, и глаза его почему-то
улыбаются.
– Больше мне ничего не нужно! – сорванным голосом
вскрикивает человек в плаще и поднимается все выше к луне, увлекая своего
спутника. За ними идет спокойный и величественный гигантский остроухий пес.
