– Тоже нет, – ответил Воланд, и голос его сгустился и потек
над скалами, – романтический мастер! Тот, кого так жаждет видеть выдуманный
вами герой, которого вы сами только что отпустили, прочел ваш роман. – Тут
Воланд повернулся к Маргарите: – Маргарита Николаевна! Нельзя не поверить в то,
что вы старались выдумать для мастера наилучшее будущее, но, право, то, что я
предлагаю вам, и то, о чем просил Иешуа за вас же, за вас, – еще лучше.
Оставьте их вдвоем, – говорил Воланд, склоняясь со своего седла к седлу мастера
и указывая вслед ушедшему прокуратору, – не будем им мешать. И, может быть, до
чего-нибудь они договорятся, – тут Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и
он погас.
– И там тоже, – Воланд указал в тыл, – что делать вам в
подвальчике? – тут потухло сломанное солнце в стекле. – Зачем? – продолжал
Воланд убедительно и мягко, – о, трижды романтический мастер, неужто вы не
хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а
вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при
свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой
в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждет уже
вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы
немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой. Прощайте! Мне
пора.
– Прощайте! – одним криком ответили Воланду Маргарита и
мастер. Тогда черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и
вслед за ним, шумя, обрушилась его свита. Ни скал, ни площадки, ни лунной
дороги, ни Ершалаима не стало вокруг. Пропали и черные кони. Мастер и Маргарита
увидели обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после
полуночной луны. Мастер шел со своею подругой в блеске первых утренних лучей
через каменистый мшистый мостик. Он пересек его. Ручей остался позади верных
любовников, и они шли по песчаной дороге.
– Слушай беззвучие, – говорила Маргарита мастеру, и песок
шуршал под ее босыми ногами, – слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в
жизни, – тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в
награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к
самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе
придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они
будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда
горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты
будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать
мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.
Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к
вечному их дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как
струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная,
исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как
сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел
безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий
пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат.
Эпилог
Но все-таки, что же было дальше-то в Москве после того, как
в субботний вечер на закате Воланд покинул столицу, исчезнув вместе со своей
свитой с Воробьевых гор?
О том, что в течение долгого времени по всей столице шел
тяжелый гул самых невероятных слухов, очень быстро перекинувшихся и в
отдаленные и глухие места провинции, и говорить не приходится, и слухи эти даже
тошно повторять.
Пишущий эти правдивые строки сам лично, направляясь в
Феодосию, слышал в поезде рассказ о том, как в Москве две тысячи человек вышли
из театра нагишом в буквальном смысле слова и в таком виде разъехались по домам
в таксомоторах.
Шепот «нечистая сила...» слышался в очередях, стоявших у
молочных, в трамваях, в магазинах, в квартирах, в кухнях, в поездах, и дачных и
дальнего следования, на станциях и полустанках, на дачах и на пляжах.
Наиболее развитые и культурные люди в этих рассказах о
нечистой силе, навестившей столицу, разумеется, никакого участия не принимали и
даже смеялись над ними и пытались рассказчиков образумить. Но факт все-таки
остается фактом, и отмахнуться от него без объяснений никак нельзя: кто-то
побывал в столице. Уж одни угольки, оставшиеся от Грибоедова, да и многое
другое слишком красноречиво это подтверждали.
Культурные люди стали на точку зрения следствия: работала
шайка гипнотизеров и чревовещателей, великолепно владеющая своим искусством.
Меры к ее поимке, как в Москве, так и за пределами ее
далеко, были, конечно, приняты немедленные и энергичные, но, к великому
сожалению, результатов не дали. Именующий себя Воландом со всеми своими
присными исчез и ни в Москву более не возвращался и нигде вообще не появился и
ничем себя не проявил. Совершенно естественно, что возникло предположение о
том, что он бежал за границу, но и там нигде он не обозначился.
Следствие по его делу продолжалось долго. Ведь как-никак, а
дело это было чудовищно! Не говоря уже о четырех сожженных домах и о сотнях
сведенных с ума людей, были и убитые. О двух это можно сказать точно: о
Берлиозе и об этом несчастном служащем в бюро по ознакомлению иностранцев с
достопримечательностями Москвы, бывшем бароне Майгеле. Ведь они-то были убиты.
Обгоревшие кости второго были обнаружены в квартире N 50 по Садовой улице,
после того как потушили пожар. Да, были жертвы, и эти жертвы требовали следствия.
Но были и еще жертвы, и уже после того, как Воланд покинул
столицу, и этими жертвами стали, как это ни грустно, черные коты.
Штук сто примерно этих мирных, преданных человеку и полезных
ему животных были застрелены или истреблены иными способами в разных местах
страны. Десятка полтора котов, иногда в сильно изуродованном виде, были
доставлены в отделения милиции в разных городах. Например, в Армавире один из
ни в чем не повинных котов был приведен каким-то гражданином в милицию со
связанными передними лапами.
Подкараулил этого кота гражданин в тот момент, когда
животное с вороватым видом (что же поделаешь, что у котов такой вид? Это не
оттого, что они порочны, а оттого, что они боятся, чтобы кто-либо из существ
более сильных, чем они, – собаки и люди, – не причинили им какой-нибудь вред
или обиду. И то и другое очень нетрудно, но чести в этом, уверяю, нет никакой.
Да, нет никакой!), да, так с вороватым видом кот собирался устремиться зачем-то
в лопухи.
Навалившись на кота и срывая с шеи галстук, чтобы вязать
его, гражданин ядовито и угрожающе бормотал:
– Ага! Стало быть, теперь к нам, в Армавир, пожаловали,
господин гипнотизер? Ну, здесь вас не испугались. Да вы не притворяйтесь немым.
Нам уже понятно, что вы за гусь!
