Ночь оторвала и пушистый хвост у Бегемота, содрала с него
шерсть и расшвыряла ее клочья по болотам. Тот, кто был котом, потешавшим князя
тьмы, теперь оказался худеньким юношей, демоном-пажом, лучшим шутом, какой
существовал когда-либо в мире. Теперь притих и он и летел беззвучно, подставив
свое молодое лицо под свет, льющийся от луны.
Сбоку всех летел, блистая сталью доспехов, Азазелло. Луна
изменила и его лицо. Исчез бесследно нелепый безобразный клык, и кривоглазие
оказалось фальшивым. Оба глаза Азазелло были одинаковые, пустые и черные, а
лицо белое и холодное. Теперь Азазелло летел в своем настоящем виде, как демон
безводной пустыни, демон-убийца.
Себя Маргарита видеть не могла, но она хорошо видела, как
изменился мастер. Волосы его белели теперь при луне и сзади собирались в косу,
и она летела по ветру. Когда ветер отдувал плащ от ног мастера, Маргарита
видела на ботфортах его то потухающие, то загорающиеся звездочки шпор. Подобно
юноше-демону, мастер летел, не сводя глаз с луны, но улыбался ей, как будто
знакомой хорошо и любимой, и что-то, по приобретенной в комнате N 118-й
привычке, сам себе бормотал.
И, наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье.
Маргарита не могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, что
возможно, что это лунные цепочки и самый конь – только глыба мрака, и грива
этого коня – туча, а шпоры всадника – белые пятна звезд.
Так летели в молчании долго, пока и сама местность внизу не
стала меняться. Печальные леса утонули в земном мраке и увлекли за собою и
тусклые лезвия рек. Внизу появились и стали отблескивать валуны, а между ними
зачернели провалы, в которые не проникал свет луны.
Воланд осадил своего коня на каменистой безрадостной плоской
вершине, и тогда всадники двинулись шагом, слушая, как кони их подковами давят
кремни и камни. Луна заливала площадку зелено и ярко, и Маргарита скоро
разглядела в пустынной местности кресло и в нем белую фигуру сидящего человека.
Возможно, что этот сидящий был глух или слишком погружен в размышление. Он не слыхал,
как содрогалась каменистая земля под тяжестью коней, и всадники, не тревожа
его, приблизились к нему.
Луна хорошо помогала Маргарите, светила лучше, чем самый
лучший электрический фонарь, и Маргарита видела, что сидящий, глаза которого
казались слепыми, коротко потирает свои руки и эти самые незрячие глаза вперяет
в диск луны. Теперь уж Маргарита видела, что рядом с тяжелым каменным креслом,
на котором блестят от луны какие-то искры, лежит темная, громадная остроухая
собака и так же, как ее хозяин, беспокойно глядит на луну.
У ног сидящего валяются черепки разбитого кувшина и
простирается невысыхающая черно-красная лужа.
Всадники остановили своих коней.
– Ваш роман прочитали, – заговорил Воланд, поворачиваясь к
мастеру, – и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен. Так вот, мне
хотелось показать вам вашего героя. Около двух тысяч лет сидит он на этой
площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает
бессонница. Она мучает не только его, но и его верного сторожа, собаку. Если
верно, что трусость – самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем не
виновата. Единственно, чего боялся храбрый пес, это грозы. Ну что ж, тот, кто любит,
должен разделять участь того, кого он любит.
– Что он говорит? – спросила Маргарита, и совершенно
спокойное ее лицо подернулось дымкой сострадания.
– Он говорит, – раздался голос Воланда, – одно и то же, он
говорит, что и при луне ему нет покоя и что у него плохая должность. Так
говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же – лунную
дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому,
что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого
числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему-то не
удается, и к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится
разговаривать ему с самим собою. Впрочем, нужно же какое-нибудь разнообразие, и
к своей речи о луне он нередко прибавляет, что более всего в мире ненавидит
свое бессмертие и неслыханную славу. Он утверждает, что охотно бы поменялся
своею участью с оборванным бродягой Левием Матвеем.
– Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли
это много? – спросила Маргарита.
– Повторяется история с Фридой? – сказал Воланд, – но,
Маргарита, здесь не тревожьте себя. Все будет правильно, на этом построен мир.
– Отпустите его, – вдруг пронзительно крикнула Маргарита
так, как когда-то кричала, когда была ведьмой, и от этого крика сорвался камень
в горах и полетел по уступам в бездну, оглашая горы грохотом. Но Маргарита не
могла сказать, был ли это грохот падения или грохот сатанинского смеха. Как бы
то ни было, Воланд смеялся, поглядывая на Маргариту, и говорил:
– Не надо кричать в горах, он все равно привык к обвалам, и
это его не встревожит. Вам не надо просить за него, Маргарита, потому что за
него уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать, – тут Воланд опять
повернулся к мастеру и сказал: – Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить
одною фразой!
Мастер как будто бы этого ждал уже, пока стоял неподвижно и
смотрел на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо
запрыгало по безлюдным и безлесым горам:
– Свободен! Свободен! Он ждет тебя!
Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их
разрушил. Проклятые скалистые стены упали. Осталась только площадка с каменным
креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с
царствующими над ним сверкающими идолами над пышно разросшимся за много тысяч
этих лун садом. Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная
дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пес. Человек в белом плаще с
кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным
голосом. Нельзя было разобрать, плачет ли он или смеется, и что он кричит.
Видно было только, что вслед за своим верным стражем по лунной дороге
стремительно побежал и он.
– Мне туда, за ним? – спросил беспокойно мастер, тронув
поводья.
– Нет, – ответил Воланд, – зачем же гнаться по следам того,
что уже окончено?
– Так, значит, туда? – спросил мастер, повернулся и указал
назад, туда, где соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими
пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле.
